– И как же? – спросила Клара.

В комнате воцарилась тишина, все глаза устремились на старую поэтессу.

– Маленькая девочка превращается в старого морехода[43].

Раздался общий вздох. Они-то и в самом деле подумали, что Рут знает ответ. Глупо. Уж кому, как не им, знать, что не стоит искать мудрости у старой пьяной пироманки.

– Альбатрос? – спросил Гамаш.

Он стоял в дверях между гостиной и кухней. «Давно ли он нас слушает?» – подумала Мирна.

Рут чиркнула еще одной спичкой, и Гамаш взглянул в ее горящие глаза, видя за этим пламенем обугленное сердце.

– Это что должно означать? – нарушил тишину Жиль. – Старый моряк и тунец?

– Тунец зовется не альбатрос, а альбакор[44], – поправил его Оливье.

– Бога ради, – рявкнула Рут и махнула рукой так, что пламя погасло. – Когда-нибудь я умру, и что тогда у вас будет с разговорами о культуре, тупоголовые?

– Touché[45], – сказала Мирна.

Рут напоследок посмотрела на Гамаша строгим взглядом и повернулась к остальным:

– «Сказание о старом мореходе»? – Увидев лишь недоуменные взгляды, она добавила: – Знаменитая поэма. Кольриджа?

Жиль наклонился к Оливье и прошептал:

– Надеюсь, она не будет декламировать поэму. Мне хватает стихов и дома.

– Верно, – сказала Рут. – Люди всегда путают творения Одиль и Кольриджа.

– По крайней мере, они оба пишут в рифму, – заметил Габри.

– Не всегда, – доверительно сообщил Жиль. – В последнем стихе у Одиль «турнепс» рифмуется с «сараем».

Рут вздохнула так тяжело, что ее последняя спичка погасла.

– Ну хорошо, я заглатываю наживку, – сказал Оливье. – С какой стороны то, что мы увидели, напоминает тебе «Сказание о старом мореходе»?

Рут огляделась:

– Неужели здесь только я и Клузо[46] получили классическое образование?

– Постойте, – сказал Габри. – Я вспомнил. Это, случайно, не старый мореход и Эллен Дедженерес[47] спасли Немо из аквариума в Австралии?

– Нет, его спасла Русалочка, – возразила Клара.

– Неужели? – повернулся к ней Габри. – Мне что-то помнится…

– Прекратите! – Рут махнула рукой, призывая их к молчанию. – Старый мореход нес свою тайну, как мертвого альбатроса на шее. Он знал, что единственный способ избавиться от альбатроса – открыть тайну другим. Снять груз с души. И вот он остановил незнакомого человека, свадебного гостя, и все ему рассказал.

– А что у него была за тайна? – спросил Жиль.

– Мореход убил в море альбатроса, – ответил Гамаш, входя в кухню и ставя на стол корзиночку с хлебом. – И за этот жестокий поступок Господь забрал жизнь у всех членов команды.

– Силы небесные! – поразился Жиль. – Я не ахти какой любитель охоты, но наказание кажется мне чересчур суровым.

– Один лишь мореход остался в живых, – сказал Гамаш. – Чтобы он жил и мучился. Когда его наконец спасли, он понял, что сможет освободиться от душевных мук, только если расскажет о случившемся.

– О том, что птичка померла? – спросил Жиль, все еще пытаясь вникнуть в суть.

– О том, что убито невинное существо, – ответил Гамаш. – И что он сам его и убил.

– Вам не кажется, что Господь тоже должен был ответить за убийство всей команды? – высказался Жиль.

– Ой, да замолчи ты, – рявкнула Рут. – Старый мореход накликал проклятие на себя и на других. Он был виноват, и перед ним стоял выбор: либо признать это, либо нести бремя вины всю жизнь. Понял?

– И все равно до меня не доходит, – пробормотал Жиль.

– Если вам трудно понять, попробуйте почитать «Королеву фей»[48], – сказала Мирна.

– «Королева гей»? – с надеждой в голосе проговорил Габри. – Наверное, неплохое чтение перед сном.

Они расселись за обеденным столом, причем гости жульничали, лишь бы сесть подальше от Рут или от утки.

Гамаш проиграл.

А может, он и не участвовал в игре.

А может, он выиграл.

– Вы думаете, на шее у Констанс висел альбатрос? – спросил он Рут, накладывая на ее тарелку порцию курицы.

– Тебе не кажется, что это очень иронично? – спросила Рут, не поблагодарив его. – Говорить об убийстве невинной птички и одновременно трескать курицу?

Габри и Клара положили вилки. Остальные сделали вид, что не слышат слов Рут. Ведь курица была очень вкусная.

– Так какого же альбатроса носила Констанс? – спросил Оливье.

– Что ты у меня спрашиваешь, олух царя небесного? Откуда я знаю?

– Но ты думаешь, она знала какую-то тайну? – не отставала Мирна. – Что-то такое, из-за чего она чувствовала себя виноватой?

– Слушай. – Рут положила вилку и нож и уставилась на Мирну. – Будь я гадалкой, что бы я говорила людям? Я бы заглядывала им в глаза и говорила… – Она повернулась к Гамашу и своими тощими руками сделала несколько пассов перед его изумленным лицом. Потом, понизив голос, заговорила с восточноевропейским акцентом: – Ты несешь тяжелый груз. Тайну. Ты не можешь поделиться этим ни с одной живой душой. Сердце твое разрывается, но пусть все идет как идет.

Рут опустила руки, однако продолжала смотреть на Гамаша. Он ничем не выдал своих чувств, но замер, словно окаменел.

– У кого нет тайн? – тихо сказала ему Рут.

– Вы, конечно, правы, – ответил Гамаш, подбирая на вилку кусочек восхитительного куриного мяса. – У нас у всех есть тайны. И большинство из них мы уносим в могилу.

– Но некоторые тайны тяжелее других, – сказала старая поэтесса. – Они удерживают нас, замедляют нас. И мы не уносим их в могилу, потому что могила сама приходит к нам.

– Думаешь, именно это случилось с Констанс? – спросила Мирна.

Рут еще несколько мгновений смотрела в задумчивые карие глаза Гамаша, потом перевела взгляд: