Где-то на краю сознания билась мысль, что это неправильно, недопустимо, и, возможно, ей удалось бы достучаться до Аленки, если бы только Алексей сделал хоть крохотную паузу, дал ей возможность подумать, понять, что происходит. Но он словно чувствовал это, знал, что останавливаться нельзя. И даже когда Аленка дернулась, попыталась оттолкнуть его, не дал ей возможности остановить себя. Поцелуи стали еще глубже, ласки – еще активнее. Он сделал все, чтобы отвлечь ее, стереть из памяти неприятные ощущения, и она снова поддалась, согласилась.

А когда все закончилось, когда они лежали вдвоем на мягком мху, щурились от яркого солнца, пробившегося через густую крону, слушали переливчатую трель невидимой птички на одном из деревьев, Аленке и вовсе стало все равно. Все равно, что скажет мачеха, что подумают люди в деревне. Все равно, что будет с ней самой. Ей казалось, что она наконец обрела себя, стала настоящей. Будто всю жизнь спала, как царевна в хрустальном гробу, но нашелся тот, кто разбудил поцелуем, как настоящую принцессу. И теперь у нее есть главное. Точнее, будет. Аленка не была дремучей деревенской девкой, откуда появляются дети, знала. И знала, что теперь у нее будет ребенок. Если девочка, назовет ее Мирославой. Она всегда хотела так назвать дочку.

– Ты как вернешься, к бабе Глаше зайди сразу, – буднично сказал Алексей, словно не он только что шептал ласковые слова на ухо.

Аленка рассеянно кивнула, почти ничего не расслышав, и уж тем более не обратив внимания на тон.

Шестой день Мертвой недели

Матвей

То, что они застряли в охотничьем домике, бросив девчонок одних, на целых три дня, Матвея очень беспокоило. Не то чтобы он думал, что в деревне им что-то угрожает. От нави поможет баба Глаша, а от самой бабы Глаши неприятностей ждать не приходится. По крайней мере, Степа уверял, что баба Глаша зла им не желает и все сделает для их безопасности. А все равно что-то грызло его. И больше всего он волновался за Мирру.

Каждый день они ездили на станцию, ждали поезд. Оказалось, что от домика до станции вовсе не день пути, а всего два часа. Степа признался, что в прошлый раз нарочно ехал длинной дорогой, петлял, кружил, чтобы никто из городских ничего не понял и не запомнил. Матвей кивал понимающе, но доверия к Степе оставалось все меньше. Все время приходилось быть настороже.

Они вставали рано, иногда еще до рассвета, чтобы быть на станции за час до того, как приедет поезд. Надеялись, что вот уж сегодня он точно остановится, спустится на перрон единственный пассажир. Тот, кого они ждут. Кто это будет, ни Степа, ни Матвей наверняка не знали, но предполагали, что им будет мужчина, третий жених. Матвей заставил Степу вспомнить все, что тот когда-либо слышал о смертях рожениц, но знаний у него оказалось немного. Он слышал о том, что двадцать пять лет назад приключилась эпидемия, унесшая жизни нескольких человек, в том числе и его матери, но раньше даже не предполагал, что умирали только молодые девушки. Его бабушка и дедушка, потерявшие дорогую дочь, вспоминать об этом не любили. А уж если не говорили они, то спрашивать у чужих и вовсе не приходило в голову. Степу называли сиротинушкой и жалели, но это было естественно, ведь родителей у него не было. Матвей же теперь окончательно уверился, что они все в ту эпидемию остались сиротами: матери умерли, что стало с отцами – неизвестно. И съезжаются в родовое гнездо сейчас. Знать бы еще, что за эпидемия тогда приключилась.

А еще найти бы шкатулку, ключик от которой так и висит у него на шее, давит бесполезной тяжестью, холодит кожу, постоянно напоминая о себе. Только шкатулку теперь и вовсе без шансов найти, пока он здесь. Шкатулка осталась в деревне.

На третий день Степа поехал на станцию один. Матвей накануне неудачно оступился и вывихнул лодыжку. Еще в детстве, играя с мальчишками в футбол, он упал и порвал связки и, как любой одиннадцатилетний пацан, не смог высидеть положенное время в гипсе, начал ходить раньше. Связки нормально не зажили, и с тех пор правая лодыжка была слабым местом: стоило неудачно ступить и растяжение или вывих гарантированы. Несколько дней покоя решали эту проблему, поэтому он остался дома. Как будет идти в деревню, Матвей пока не представлял.

Степа поднялся рано, едва только первые солнечные лучи несмело скользнули по давно не крашенному полу. Выпил наспех чаю, принес из машины и сделал себе в дорогу бутербродов. Наготовил еды и Матвею, чтобы тому не пришлось лишний раз вставать, а затем, наказав убрать из дома все продукты, вышел. Как только мерный стук двигателя стих, Матвей снова провалился в сон.

Проснулся через несколько часов. Желудок сводило от голода, зато нога, когда он ступил на нее, почти не болела. Матвей не то позавтракал, не то пообедал, и осторожно вышел во двор. Здесь, среди дремучего леса, жара не казалась такой одуряющей, как в деревне. Солнечные лучи путались в ветках деревьев и почти не доходили до земли, а если и доходили, то всего лишь осушали капли росы на траве, не нагревая ее сильно. Дышалось легко и свежо, и Матвей решил немного пройтись, осмотреться.

Оказалось, что дом вовсе не одинок. Чуть дальше, за высокими соснами, пряталась небольшая постройка. Крохотная баня. Рядом возвышалась поленница дров. Нашелся и старый колодец. Уже заросший, пахнущий тиной и чем-то гнилым. Очевидно, им Степа не пользовался, привозил воду с собой из деревни, а вот баня была готова к использованию. В печи даже лежали угли. Наверное, Степа топил ее, когда ждал их. Впрочем, за две недели ожидания это и не мудрено. Главное, чтобы на этот раз им не пришлось ждать так долго.

Матвей еще немного побродил по окрестностям, но больше ничего интересного не нашел. Домой возвращался, надеясь увидеть у дома Степину машину, но парковочное место пустовало. В доме Матвей разжег печь, вскипятил чайник, бросил в чашку заварку, залил кипятком. Есть не хотелось, но он достал оставшиеся бутерброды. Если их не съесть, придется выбрасывать, а выбрасывать еду он не любил.

То, что прогулка пошла во вред, Матвей понял, неловко перенеся вес на больную ногу. Лодыжку прошило острой болью, он зашипел и выронил коробку с сахаром. Та упала на пол, белоснежные кусочки разлетелись в стороны, некоторые раскололись, усыпав пол сладкими крупинками. Чертыхнувшись, Матвей еле-еле присел на корточки, собрал все кусочки обратно в коробку. Крошки тоже надо бы собрать, кто знает, считается ли это едой, нарушающей защитные печати бабы Глаши?

Матвей огляделся в поисках веника, но ни в одном углу того не было. Наверное, стоит посмотреть в сенях, но взгляд наткнулся на старую, опаленную в нескольких местах занавеску под печкой. Матвей и раньше видел ее, но не знал, что она скрывает за собой какое-то отверстие. Тогда ему это было без надобности, а сейчас подумал, что там вполне может храниться веник. Отодвинул занавеску. За ней действительно оказалась ниша. Небольшая по периметру, но очень глубокая. По крайней мере, заглянув внутрь, Матвей не увидел заднюю стенку. Очевидно, что веника там нет, но ему стало любопытно, что же хранится в таком укромном уголке. Вытащил из кармана смартфон, включил фонарик. Сеть хоть и не тянула, а заряжал его Матвей в деревне стабильно. Вот и сейчас заряда еще хватало. Посветил в нишу, и брови сами собой взлетели вверх: примерно в полуметре от него, вся в пыли и паутине, стояла небольшая шкатулка. Обычная деревянная шкатулка, но искусно расписанная: были на ней и цветы, и птицы, и просто узоры.