– Ну, относительно Ирака, посмотрим, что сумеет сделать из Персии Триандофилов. Пока что мы имеем в Багдаде недавно назначенного армянского епископа, которого завербовало перед его выездом туда ГПУ Армении.

– Теперь я хочу остановиться на Геджасе и Йемене. Там у нас в данное время, благодаря благосклонному отношению Ибн-Сауда[143] и имама Яхьи[144], очень благоприятная позиция. Кроме того, у нас имеется ряд ценных агентов, завербованных еще в мою там бытность. Но вот Белкин, которому я, уезжая, передал дела, недостаточно опытен и не может как следует использовать положение. Я написал «Живому», чтобы он, если найдет возможность, вызвал к себе Белкина и проинструктировал его. Если бы мы имели там, в особенности в Йемене, опытного резидента, то можно было бы развить большую работу. Оттуда мы могли бы проникнуть и в Египет, Абиссинию[145] и даже в итальянскую Эретрию[146], – докладывал Аксельрод.

– Я думаю, нам нужно детально разработать все интересующие нас вопросы в этих странах и послать их в виде инструкции «Живому» для руководства при организации им работы, – предложил я.

– Я вполне с тобой согласен. Вот прочтешь мою докладную записку и увидишь там все, что нужно, – ответил Аксельрод, передавая мне доклад.

Уже половина четвертого. Каждый сотрудник торопливо собирал бумаги со стола и набивал ими свой мешок, через пять минут мешки были сданы в канцелярию, и мы спускались вниз по лестницам, направляясь в столовую для сотрудников ГПУ. Времени было очень мало, ибо в 5 часов каждый чекист имел какую-нибудь «партнагрузку». Каждый из нас должен был или где-нибудь делать доклад, или руководить кружком, или присутствовать на заседании. Каждый чекист должен быть активным коммунистом.

Однажды утром Вера Бортновская, радостно запыхавшись, вбежала в комнату с криком: «Товарищи, жалованье выдают, идите получать», – и сейчас же исчезла, чтобы скорее занять место в очереди. Она у нас всегда каким-то образом узнавала обо всех выдачах. То ли сукно выдают в кооперативе по талонам, то ли разыгрываются контрабандные шелковые чулки или парфюмерия, а то раздают бесплатные билеты в театр, Верочка (как ее все называли) узнавала первой и спешила нас предупредить. Один за другим сотрудники уходили за жалованьем и, вернувшись через короткое время, бросали несколько полученных червонцев на стол. Затем каждый брал клочок бумаги и погружался в сложные математические вычисления. Каждый решал, какие из бесчисленных дыр в его бюджете нужно заткнуть в первую очередь полученными деньгами.

– Да, хороши дела, нечего сказать! Если расплатишься со всеми долгами, то на жизнь до следующей получки останется десять рублей, – задумчиво сказал Макарьян.

– Тебе что, ты, по крайней мере, был за границей, оделся, и, наверное, у тебя есть, что загнать, а я вот шестой месяц собираюсь купить ботинки и не могу. Не остается ни гроша, – сказал Кеворкян. – Вот читай, – продолжал он, хлопая ладонью по «Правде», – Куйбышев[147] на собрании кричит, что заработная плата сейчас повысилась в два раза против довоенного, а Микоян[148] поет о снижении себестоимости товаров. Легко им трепаться, а вот пусть придут посмотрят на мое жалованье, удвоилось оно или нет?

– Не бузи, Коля, опять в ячейку вызовут, – останавливала Бортновская разошедшегося Кеворкяна.

– Что же, это ты донесешь на меня, что ли? – спросил Кеворкян, подозрительно смотря на нее.

– Оставь! – прервал я его по-армянски, и он, замолчав, принялся за работу.

Вошла одна из девиц, работавших в канцелярии, и подошла ко мне.

– Распишись, Агабеков, почта из Константинополя и Геджаса. А вот список желающих ехать в СССР иностранцев, который нужно сегодня же проверить.

– Ладно! – ответил я, расписываясь. Исследовав наружную сторону пакетов и проверив печати, я осторожно обрезал края конвертов ножницами и вынул содержимое. Конверты я возвратил девице, которая отправит их в лабораторию специального отдела ГПУ, где их исследуют и установят, не были ли они вскрыты в пути.