— Барон действительно понял, как и вы, важность подобного помощника, потому что он составил план кампании, точно такой же, как ваш. Он велел предложить Жану Годару двадцать луидоров за его собаку, но я дал сорок, и Жан Годар прислал мне этого прекрасного пса, которого вы найдете у конюшни… Я вышел к вам навстречу для того, чтобы сообщить об этом счастливом результате моих стараний.

Леонс был в восторге и горячо поблагодарил приора.

— Раз так, любезный дядюшка, кто помешает мне теперь преследовать зверя? Мое обучение как стрелка и охотника закончено, приготовления подошли к концу. Дени и Жервэ, мой второй егерь, мне преданы; они последуют за мной, куда бы я ни пошел; почему вы не отпускаете меня? По последним сообщениям, зверь переселился в Мезенские горы, откуда его никак нельзя выгнать; без всякого сомнения, мы найдем его там, если Господь поможет нам…

— Леонс, дитя мое, — сказал бенедиктинец со вздохом, — зачем вы так торопитесь подвергаться опасностям подобного предприятия? Я боюсь за вашу жизнь… Притом я всегда надеюсь, что какое-нибудь новое происшествие избавит вас от необходимости прибегать к этой крайности.

— Дядюшка, разве сейчас тот момент, когда еще можно повернуть обратно? Заклинаю вас, не удерживайте меня! Говорят, что барон де Ларош-Боассо совсем излечился от своей раны; он может воспользоваться нашей медлительностью и получить обещанную награду, а если это случится…

— Не говорите этого, Леонс; вы знаете, в какое отчаяние приводит меня мысль о подобной возможности! И как подумаешь, что вы не один будете страдать… Эта опрометчивая гордячка умрет от горя и стыда, если убедится в необходимости принять мужа, который будет недостоин ее. Неблагодарная и неблагоразумная! Она расстроила своим сумасбродством мои планы, столь выгодные для всех нас. После того как она произнесла этот пагубный обет, я не раз предлагал ей получить разрешение от папы римского; несмотря на кротость и покорность, которые она теперь демонстрирует, она не согласилась и отвечала мне с гордостью: «Графиня де Баржак не может отказаться от своих слов».

— Может быть, дядюшка, она права, — сказал Леонс задумчиво. — Если она решила доверить свою судьбу воле случая, то никто не имеет права вмешиваться…

Во время этого разговора приор и его племянник возвращались в аббатство. К ним подошли Дени и Жервэ. Один нес ружье, а другой — дичь своего господина. Дени был человеком лет шестидесяти, с честным и дружелюбным лицом, который, несмотря на свой возраст, сохранил железное здоровье и неутомимые ноги. Жервэ, который был гораздо моложе, казался человеком открытым и простодушным, но с горячим нравом, как у всех горцев. Бенедиктинец остановился и улыбнулся им.

— Здравствуйте, добрые люди, — сказал он с своей обычной благосклонностью, — я очень рад видеть вас и поблагодарить за вашу дружескую заботу, за вашу преданность этому милому юноше… Каков ваш ученик, Дени? Неужели вы думаете, что он уже в состоянии сразиться с этим страшным жеводанским зверем?

— Господин Леонс, — отвечал Дени с энтузиазмом, — способен подстрелить хоть самого черта, если его шкуру можно пробить пулей! Уж простите меня за такое сравнение… Эх, если бы ваше преподобие видело; как он убил вот сейчас эту лисицу. Я сам не могу опомниться от удивления; я никогда не видел подобной ловкости, такого верного, такого быстрого взгляда… А как проворно Леонс орудует охотничьим ножом! Его рука не дрогнет! Не следует хвалить самого себя, но умения мосье Леонса говорят о том, что я хороший учитель.

— Вы не правы, Дени, — весело возразил приор, — надо быть справедливым даже к самому себе… А учитель вы прекрасный, я согласен. Ну, ступайте в аббатство, оставьте там вашу ношу, потом идите от меня к отцу эконому и скажите ему, чтобы он дал вам, Дени, двадцать луидоров, а вам, Жервэ, десять… Продолжайте верно служить моему племяннику, вы будете вознаграждены еще щедрее.

Дени и Жервэ хотели было поблагодарить приора за щедрость, но тот подал им знак, что желает остаться с Леонсом наедине. Поэтому они только поклонились и направились к монастырю. Леонс заговорил:

— Я удивляюсь вашей щедрости, дядюшка, но боюсь иногда, что она может стать вам в тягость… Мои прихоти стоят вам огромных сумм.

— Вы переживаете, что я дал денег этим бедным людям? — улыбаясь спросил приор. — Не беспокойтесь, Леонс; вы можете достойно вознаграждать людей за все оказываемые вам услуги… С этой целью я сам положил сегодня утром на ваш стол сто луидоров, которые вы употребите как вам будет угодно.

— Я смущен вашей добротой, дядюшка, и не знаю, достоин ли я…

— Принимайте без всяких угрызений совести, дитя мое; это ваши деньги. До сих пор вы были так деликатны, что не осведомлялись о вашем наследстве; но оно значительно, и когда я дам вам отчет — а это будет скоро — вы увидите, что вашим состоянием управляли благоразумно. Располагайте же им по своей воле; вы с детства научились у нас воздержанию, благоразумию, умеренности в желаниях; я уверен, что вы сумеете управиться с вашим богатством.

Леонс хотел ответить, но главный колокол в аббатстве за звонил так, как было принято звонить лишь в большие праздники.

— Что это, дядюшка? — удивленно спросил Леонс.

— Не знаю; в этот час в церкви нет никакой службы; должно быть, этот звон возвещает о приезде начальника или о немедленном собрании капитула. А так как наш добрый аббат страдает в эту минуту припадком подагры и ревматизма, надо поспешить к нему на помощь… Итак, Леонс, прошу вас ускорить шаги.

— Охотно; но догадываетесь ли вы о причине…

— Я надеюсь, что речь идет о каком-нибудь парадном визите. Мендский епископ объезжает епархию уже несколько дней. Но, — продолжал Бонавантюр, заметив бенедиктинца, который приближался к ним, тяжело дыша, — чего от нас хочет добрый отец Ансельм? Какое необыкновенное обстоятельство могло заставить его бежать?

Действительно, толстый бенедиктинец, на обыкновенно веселом лице которого выражалось в эту минуту волнение и беспокойство, быстро их догнал.

— Ох, любезный отец приор! — вскричал он. — Пожалуйста, поспешите… Никогда наше аббатство не находилось в подобном расстройстве. Все потеряли головы, вас везде ищут! И только ваше присутствие может нас успокоить.

— Что случилось? — спросил Бонавантюр, ускорив шаг. — Приехавший гость не мендский епископ?

— Ах, нет, отец приор, это епископ, но не мендский! Его зовут монсеньор де Камбис, епископ Алепский, и он говорит, что его послал к фронтенакскому аббату сам король!

— Посланник короля? — повторил Бонавантюр, побледнев. — Зачем мирской власти вмешиваться в дела нашей мирной общины?

— Вы это должны знать лучше моего, отец приор; но монсеньор де Камбис говорит со всеми нами суровым тоном, к которому мы не привыкли. Он говорит, что ему даны строгие приказания от короля и от епископа мендского, от которого мы зависим… Он отказался от закуски, которую мы поспешили ему предложить, приказал собрать капитул, не большой, составленный из всех фронтенакских братьев, а малый капитул, состоящий только из сановников аббатства. Ему повиновались, перед ним уже дрожат, и члены малого капитула собрались в комнате настоятеля. Но вас особенно удивит, отец приор, что монсеньор прежде всего осведомился о вас…