При таком обмене заявлениями кризис должен был бы завершиться. Как будто репетируя старую пьесу, обе стороны повторяли затасканные угрозы, а в итоге пришли к знакомой счастливой развязке — возобновлению переговоров.

Единственной стороной отношений «треугольника», не понимавшей происходящего, был Хрущев. Услышав в Москве год назад и совсем недавно в Пекине заявления Мао Цзэдуна о том, будто тот не боится атомной войны, Хрущев разрывался между двумя противоречиями: страхом перед ядерной войной и потенциальной утратой важного союзника, если бы его расчеты на поддержку со стороны Китая провалились. Его приверженность марксизму не позволила ему понять, что его идеологический союзник превратился в стратегического противника. Кроме того, слишком много зная о ядерном оружии, он не мог спокойно использовать этот тезис в дипломатии, часто прибегающей к угрозам его применения.

Когда загнанный в тупик политический деятель сталкивается с дилеммой, он зачастую поддается искушению действовать одновременно на разных направлениях. Хрущев направил министра иностранных дел Андрея Андреевича Громыко в Пекин потребовать от Мао сдержанности. Этого, как он знал, будет трудно достичь. Поэтому для баланса он хотел показать китайским руководителям копию письма, которое он собирался направить Эйзенхауэру. В нем содержалась угроза оказать полную поддержку — не исключая и ядерное оружие — Китаю в случае эскалации кризиса в Тайваньском проливе. В письме подчеркивалось, что «нападение на Китайскую Народную Республику, великого друга, союзника и соседа нашего государства, является нападением на Советский Союз», и содержалось предупреждение: Советский Союз «сделает все возможное… чтобы защитить безопасность обоих государств»[269].

Инициатива провалилась с обоими адресатами. Письмо Хрущева Эйзенхауэр 12 сентября вежливо отклонил. Приветствуя китайское пожелание возобновить переговоры на уровне послов и повторив требование Вашингтона к Пекину отказаться от использования силы в вопросе о Тайване, Эйзенхауэр побуждал Хрущева рекомендовать Пекину проявлять больше сдержанности. Не обращая внимания на реальность, состоящую в том, что Хрущев играл в пьесе, писанной другими людьми, Эйзенхауэр намекал на тайный сговор между Москвой и Пекином, отметив: «Интенсивные военные действия начались 23 августа — всего через три недели после Вашего визита в Пекин»[270].

В обращении для печати, сделанном почти одновременно, 11 сентября 1958 года, Эйзенхауэр оправдывал американскую вовлеченность в дела с прибрежными островами в расплывчатых выражениях. Обстрелы островов Цзиньмэнь и Мацзу, как он предупреждал, можно сравнить с оккупацией Гитлером бассейна Рейна, или Муссолини — Эфиопии, или (сравнение, особенно провокационное для китайцев) японским захватом Маньчжурии в 1930-х годах.

Громыко тоже не преуспел в Пекине. Мао Цзэдун отреагировал на проект письма открытыми рассуждениями о возможности ядерной войны и об условиях, при которых Советы должны нанести ответный удар по Америке ядерным оружием. Мао спокойно говорил об угрозах, в то время когда опасность войны уже миновала. В своих мемуарах Громыко вспоминает, как его «ошарашила» бравада со стороны Мао, и цитирует слова китайского вождя, сказанные ему:

«Я предполагаю, американцы могут зайти так далеко, что развяжут войну против Китая. Китай должен учитывать эту возможность, и мы это делаем. Но мы не собираемся капитулировать! Если США нападут на Китай с применением ядерного оружия, китайские армии отойдут от границ в глубь страны. Они должны будут завлечь противника глубоко в пределы страны и зажать его в клещи внутри Китая… Только когда американцы окажутся в центральных провинциях, вы ударите по ним всем, что имеется у вас в наличии»[271].

Мао Цзэдун не испрашивал советскую помощь до тех пор, пока американские войска не будут втянуты в глубь Китая, что, как он знал, не должно было произойти, судя по уже исполненному сценарию. Доклад Громыко из Пекина, как представляется, стал шоком для Хрущева. Хотя о переговорах на уровне послов Вашингтон и Пекин уже условились, Хрущев предпринял еще два шага, стремясь предотвратить ядерную войну. Рассчитывая успокоить страхи Пекина, как ему казалось, по поводу американского вторжения, он предложил направить советские зенитные подразделения в провинцию Фуцзянь[272]. Пекин помедлил с ответом, а потом, когда кризис уже миновал, согласился, но при условии, что советские войска будут поставлены под китайское командование, — совершенно нереальное требование![273] Одним из проявлений нервного состояния стала отправка Хрущевым еще одного письма Эйзенхауэру 19 сентября с требованием проявить сдержанность, но с предупреждением относительно опасности ядерной войны[274]. Но Китай и Соединенные Штаты фактически уже урегулировали вопрос до получения второго хрущевского письма.

На встрече с Мао 3 октября 1959 года Хрущев так подытожил советскую позицию во время тайваньского кризиса:

«Между нами, строго конфиденциально, мы говорим, что не будем воевать из-за Тайваня, но для внешнего потребления, так сказать, мы заявляем противоположное, что в случае ухудшения ситуации из-за Тайваня СССР защитит КНР. США со своей стороны заявляют, что будут защищать Тайвань. Таким образом, возникает что-то похожее на предвоенное положение»[275].

Хрущев позволил Мао Цзэдуну втянуть его в бесплодное дело, пытаясь быть и умным, и одновременно циничным. Когда речь идет о конечных целях, затрагивающих вопросы мира и войны, стратег должен понимать возможность блефа и обмана и учитывать воздействие его пустых угроз на доверие к нему в будущем. В вопросе о Тайване Мао использовал двойственную природу Хрущева, заставив его выступить с ядерными угрозами, которые, как тот сам признавался, он не намерен был выполнять. Тем самым Мао вносил напряженность в отношения Москвы с Соединенными Штатами из-за проблемы, которую Хрущев не считал важной для себя и которая касалась ненавидевшего его лидера-союзника.

Можно только представить изумление Мао Цзэдуна: ему удалось подстрекнуть Москву и Вашингтон начать угрожать друг другу применением ядерного оружия по поводу наименее важной с геополитической точки зрения недвижимости в мире и самой невоенной части китайского политического театра. Более того, Мао проделал это тогда, когда именно ему это играло на руку и когда Китай оставался значительно слабее и Соединенных Штатов, и СССР. Примененный им для достижения цели способ позволил Мао говорить о большой пропагандистской победе и вновь продолжить китайско-американские переговоры на уровне послов, причем с позиции, названной его пропагандой позицией силы.