– Что вы подразумеваете под формулировкой «что за человек»? Вам как учёному должно быть понятно, что это не конкретный вопрос.

– А я и не спрашиваю вас, – улыбнулся Крамер. – Я просто думаю. Вы просто-таки грезите подвигом. Вы знаете своё призвание и хотите соответствовать ему. И хотите сделать так, чтобы ваша рабочая деятельность была подвигом. А что такое, по-вашему, подвиг?

Введенский задумался и сделал ещё один глоток вина.

– Подвиг… – замялся он. – Подвиг – это переосмысление ценности своей жизни. Это сознательный отказ себе в праве на жизнь во имя цели. Когда ты совершаешь подвиг, твоя жизнь не имеет значения перед целью, перед неким высшим благом.

– Вот как, – хмыкнул Крамер. – Но высшее благо каждый видит по-своему. Давайте обратимся к сравнительно недавней истории. Человек, который убил эрцгерцога Фердинанда в 1914 году, совершил подвиг?

– Получается, что да, – кивнул Введенский.

– И к чему этот подвиг привёл?

– Риторический вопрос. Конечно, к войне.

– Стало быть, подвиг – это не всегда что-то хорошее? Где критерии полезности подвига? Подорвал себя гранатой в окружении, убил десять врагов – подвиг? А если подорвал себя гранатой, но никого не смог убить – это уже не подвиг? Подвиг зависит от процесса или от результата?

Введенский молча сделал глоток вина.

Крамер продолжил. Он говорил спокойно, но голос его стал сильнее, с уверенностью и нажимом:

– Подвиг – это не презрение к своей жизни, а спасение чужой. Вы гнобите и изматываете себя, вы забываете спать и есть, вы приехали сюда как будто не для расследования, а для самоубийства. Я неправ?

Введенский нахмурился и снова выпил.

– Возможно, я слишком резок, – продолжил Крамер. – Перестаньте убиваться, перестаньте видеть в себе средство для достижения цели. Ваш подвиг – ваша работа. Вы хотите найти этого убийцу? Так посмотрите на себя! Станьте сильнее его. Поймав этого зверя, вы сделаете свою работу и спасёте много жизней – жизней тех, кому он ещё не засадил в грудь стальную звезду. Будьте сильнее. Поймайте его и убейте его.

– Что? – От неожиданности Введенский чуть не разлил вино, поднося ко рту бокал.

– Ну… – Крамер замялся. – Фигурально. Поймав, вы фактически убьёте его. Я плохо знаю советские законы, но время сейчас, сами знаете, суровое, и ему-то уж всяко светит вышка.

– А… Тут вы правы. Вообще, да, вы правы.

– Я не хотел загружать вас разговорами. Извините. Давайте ещё выпьем.

Он снова разлил вино по бокалам.

Введенскому стало хорошо и спокойно. Впервые с момента приезда сюда. Да что там – впервые с того момента, как его отправили из Ленинграда в этот жаркий, сонливый, пропитанный запахом моря Крым. Это, конечно, от вина, подумал он. Пил Введенский очень редко и старался не напиваться – в начале тридцатых у него случились проблемы с алкоголем, тогда чуть не вылетел из училища. Об этом периоде он не любил вспоминать. Его однокурсник, как же его фамилия – Орловский, да, Орловский, сейчас он вроде работает в госбезопасности, тоже тогда пил вместе с ним, но он знал меру, а Введенский не знал.

Крамер продолжал что-то рассказывать, но Введенский не слушал. В его ушах приятно шумело. Как море.

– Может, вам поспать? – спросил вдруг Крамер.

– Прямо здесь?

Крамер засмеялся.

– У меня комната для гостей на втором этаже. Сам я пока поработаю в ночи над лекцией. Пора бы уже… Поспите здесь, Николай Степанович, куда вы в такую темень до санатория пойдёте?

И то правда, подумал Введенский, кивнул и одним глотком допил вино из бокала.

Санкт-Петербург

31 декабря 2017 года

9:00

Хромов любил 31 декабря за эту милую домашнюю суету, за дурацкое иррациональное ожидание чуда, как в детстве.

Днём они поедут в Волочаевку и, если всё будет хорошо и не помешают пробки, доберутся к пятнадцати часам. Там будет настоящая русская печь – её придётся растопить, чтобы к вечеру она как следует прогрела дом, можно будет скинуть куртки и наконец садиться за стол.

А ещё там будет настоящая живая ёлка, которая растёт во дворе, и её можно украсить старыми советскими игрушками с чердака, мишурой, серебристым дождиком, бумажными снежинками и разноцветной гирляндой.

И насадить на верхушку большую серебристую звезду. Лишь бы стремянка не подвела.

Ещё там наверняка будет снег, много снега, которого так не хватает в сыром Петербурге.

Они проведут там три дня. Может, четыре. Это будет тихий и спокойный отдых от всего: от метро, автобусов, работы, всех этих психов, политики по телевизору, разговорчивых таксистов.

Утро началось с тщательной упаковки продуктов, которые надо взять с собой. Хромов стоял на кухне и вытаскивал из холодильника всё, что купили и приготовили накануне, раскладывая по пластиковым контейнерам. Отварная картошка для салата, ветчина, огурцы, майонез (он не любил его, но на Новый год это святая классика) – всё это нужно разложить по контейнерам и крепко закрыть. Закинуть в пакет кучу банок с икрой, оливками и зелёным горошком, упаковки зелени…

Достал бутылку водки. Одной хватит. Три бутылки шампанского. Это будет Новый год без излишеств – их нельзя, совсем никак нельзя. Четыре бутылки тёмного пива на следующее утро. Банка огурцов.

Пока Хромов набивал всем этим увесистые пакеты, в духовке запекались бараньи рёбрышки.

Таня занималась более ответственными делами – сидя на кухне и закинув ноги на стол, она курила и составляла маршрут поездки на смартфоне. Она пыталась придумать, как избежать пробок.

Хромов доверял ей. Она отлично водила машину, лучше всех мужчин, которых он знал.

На пороге появилась заспанная Яна в футболке с логотипом «Антихайпа».

– Пап, – сказала вдруг она. – А ты в курсе, что мы едем заниматься хюгге?

Хромов замер над пакетом.

– Чем? – переспросил он.

– Хюгге! – повторила Яна. – Это датское слово. Это когда ты уезжаешь в деревню и делаешь себе всякий уют со свечками, какао и шоколадками. Я книгу прочитала.

Хромов машинально открыл было рот, но Таня перебила его:

– У меня тоже есть неприличная рифма к этому слову, давай не будем.

– Я не это хотел сказать, – оправдался Хромов. – Я о том, что надо не забыть положить шоколадки. А это хюгге… Звучит как-то по-гейски. То есть для того, что мы делаем на выходных, придумали специальное слово?

– Они говорят, что живут так месяцами, это целый стиль жизни, – улыбнулась Яна.

– Наверное, нигде не работают, – ухмыльнулся Хромов.