— Хорошо, любимый. Теперь отдохни. Ты должен отдохнуть. — Она провела рукой по его лбу и с облегчением отметила, что маковый настой начал действовать. — Я не пущу его к тебе. Его визиты для тебя пагубны.

А тем временем на лестнице архидиакон потребовал сказать ему, что происходит, словно имел на это право. Не говоря ни слова, Оуэн выпроводил его вниз. Спустившись с лестницы, он произнес, как надеялся, сдержанным и бесстрастным голосом:

— Николас Уилтон очень страдает. Ваши визиты вовсе не помогают ему успокоиться. Вы должны дать ему возможность отдохнуть.

Ансельм злобно взглянул на Оуэна.

— Вы забываетесь, Оуэн Арчер. В этом доме не вы хозяин.

— Если вы ему друг, оставьте его в покое. У него был приступ, снять который могла только мандрагора. Теперь ему нужно поспать.

Архидиакон переменился в лице. Во взгляде его читалось искреннее переживание. Значит, он действительно волновался за Николаса.

— Если понадобилась мандрагора, выходит, ему хуже.

— Думаю, да.

— Я не знал. Конечно, я уйду. Пусть отдыхает. Он должен поправиться. Вы обязаны сделать все возможное, чтобы он выздоровел. — Ансельм замер на пороге, взявшись за ручку двери. — Мне не нравится, что приходится отдавать его на ваше попечение, Арчер. Как не нравилось ваше общение с Дигби. Судебный пристав всегда по долгу службы сторонится людей, чтобы сохранять беспристрастность. Подружиться с приставом — значит купить его расположение.

— Вы меня подозреваете?

— Я лишь предупреждаю.

— От него я уже не добьюсь никакого расположения.

— Упокой Господь его душу.

— Мне кажется странным, что вы проявляете необычайный интерес к моему благополучию.

— Вы служите у моего друга, и я не хочу, чтобы вы навлекли на этот дом бесчестие.

— Не навлеку.

— Постарайтесь сдержать слово.

Архидиакон покинул лавку.

Оуэн был уверен: священник выложил не все, что было у него на уме. Но ясно одно — он переживал за Николаса. Был встревожен и зол.

* * *

После вечерней трапезы Оуэн взялся за хозяйские книги. Люси шила, а Тилди лущила бобы. Люси тихо наставляла служанку по поводу предстоящей работы.

Время от времени миссис Уилтон бросала тревожный взгляд наверх, словно хотела заглянуть сквозь доски пола в комнату больного. Оуэн невольно спросил у себя, почему этот умирающий старик так ей дорог. Он даже не смог подарить ей ребенка, который остался бы жить. Почему прелестная Люси так предана Николасу Уилтону? Неужели потому, что он убил ради нее?

Или потому, что он вместо нее доставил яд тому, кому надо? Но если он сыграл роль ничего не подозревающего посыльного, что же тогда вызвало его болезнь? Яд замедленного действия?

Одно отравление. Два отравления. Одно должно было убить, второе — заставить замолчать. Неужели она отравила Николаса, чтобы он молчал?

Оуэн оторвал взгляд от книги, которую якобы читал. Люси слушала, как Тилди повторяет рецепт завтрашнего супа.

— …Когда закипит ячмень, добавить кусочек свинины, зимнюю приправу, соль, стебель фенхеля…

— Не фенхеля, Тилди, любистока. — Тихий голос, мягкие манеры. Люси заправила под платок служанки выбившуюся прядь волос. Девушка улыбнулась. Люси похлопала ее по руке. — Ты хорошая девушка, Тилди, и очень мне помогаешь.

Такая женщина не могла навредить мужу и убить любовника матери. Откуда только у него взялись подобные мысли? Он наблюдал за Люси, пока она показывала Тилди, какой горшок взять, где хранятся специи, как разбираться в наклейках. Она была терпелива и внимательна с девушкой, точно так держалась и с ним.

Оуэн постарался представить, как миссис Уилтон, терпеливая и внимательная, планирует отравить кого-то. Он вспомнил рассказ о том, какая прелестная у нее была мать, как она умерла, давая жизнь ребенку, как Люси сразу отослали в монастырь; а потом она узнала, что виновник всего вернулся и умирает в аббатстве и что Николаса попросили приготовить лекарство для спасения жизни этому человеку. Как бы между прочим она могла предложить сама приготовить снадобье или упаковать его, пока Николас будет одеваться потеплее перед выходом на улицу. Одна-две щепотки аконита, и все готово, кто бы заметил?

Одно отравление, чтобы убить, второе — чтобы заставить замолчать. Смерть Фицуильяма была случайной. А затем, когда брат Вульфстан обнаружил содеянное, она согласилась уничтожить остатки отравленного лекарства и никому ничего не говорить. Очень продуманно. Могла ли Люси поступить так с Николасом? И не поэтому ли она столь заботлива? Может быть, из-за чувства вины?

— Спокойной ночи, Оуэн, — сказала Тилди, стоя над ним со свечой.

Он вздрогнул, только сейчас заметив, как близко она подошла. Он надеялся, что девушка ничего не прочла по его лицу.

— Спокойной ночи, Тилди.

Когда служанка ушла, Люси заметила:

— Тебя что-то беспокоит.

Ничего ему не удается скрыть.

— Я вижу, мне очень многое предстоит узнать. Надеюсь, я не обманываю сам себя, считая, что еще способен к учению. Я ведь не ребенок. В таком возрасте учеников не бывает.

— Ты хорошо справляешься. Тебе не о чем волноваться.

Лучше бы ей не проявлять такую доброту к нему. Сейчас, оставшись с ней наедине, он должен воспользоваться возможностью и выяснить, что ей известно. Может быть, она в чем-то и признается. Но действовать придется крайне осторожно. Она не должна догадаться о его цели.

— В военных лагерях все по-другому. Мне раньше не доводилось иметь дело с больными детьми, беременными женщинами, дряхлыми стариками… лечил в основном раненых и тифозных.

Она отреагировала совсем не так, как он надеялся, не подхватила предложенную тему, не принялась со знанием дела рассуждать о хорошо знакомом ей ремесле.

— Надеюсь, ты не находишь работу здесь скучной. — Лицо ее раскраснелось.

Господи, он не способен даже на легкую болтовню с ней.

— Вовсе нет. Я уже успел многое узнать. Мастер Николас человек редкого ума. О нем говорят, что он сам придумал отличное средство от тифа. Мы опробовали разные снадобья. Каким он пользуется?

Люси дернула запутавшуюся нитку и досадливо чертыхнулась, когда та лопнула.

— Мы не на войне.

— Но ведь наверняка в Йорке есть кто-нибудь, заразившийся тифом во время военной службы. Приступы периодически повторяются, в том-то и беда.

— Со мной Николас это не обсуждал. — По ее тону стало ясно, что разговор окончен.

Оуэн не настаивал. Пока достаточно знать только то, что эта тема ей неприятна. Он вернулся к чтению.

Немного погодя он заметил, что Люси не отрываясь смотрит на огонь, позабыв о шитье. По ее щекам текли слезы, и в них отражались языки пламени.