– Ты его только что выдумал!

– Разумеется, нет.

Откровеннее и чище этих снежных глаз не было ничего на свете.

– Ладно, пройдоха. Если обманул… не знаю, что, но будет больно!

Выйдя из трактира, Альда первым делом налетела на Пенелопу. Не успела инженер переступить порог, как Бритц заволок её в трактир, сжал за плечи и встряхнул:

– Что за Пик Сольпуг? Почему Пик Сольпуг? Это точно?

– Точно!

– «Точно» или «точно»?

– Да!

Кайнорт отпустил её и уселся на край стола:

– Объясни.

Пенелопа развернула карты двух планет – Урьюи и Кармина. Выходило и правда изящно: те же координаты и то же название, там пик, здесь впадина.

– Но тут, – Бритц увеличил карту Урьюи, – нет названий впадин: наши разведчики не заполнили этот район. Как ты узнала?

– Скажи «спасибо» Уле. Она купалась там.

– А с чего это Ула поделилась с тобой географией?

– Ошиблась. Издалека приняла карту Кармина за Урьюи. Думала, мы и так знаем.

Кайнорт повертел в руке фигурку селёдки. Глаза рой-маршала погасли и стали матовыми:

– Она вообще как?

– Ула-то? Старается. Отмыла её, симпатичный зверёк. Не пойму только, как она вообще сюда попала, ты же таких котят не берёшь. Дело не моё, конечно, но оставить бы её где-нибудь в деревне, как мимо пойдём. На астероидах пропадёт же.

– Там видно будет. Надеюсь, не нужно объяснять, почему лучше не передавать ей моё «спасибо» за Пик Сольпуг.

– Да, конечно.

Спустя несколько минут гарнизоны получили сигнал сворачиваться. И назначили ранний отбой, чтобы выспаться перед отправкой в Римнепеи.

Пригнув голову под низкой притолокой, в пыточную ступил Берграй Инфер. Показалось, он занял всю комнату, так велик был разворот его плеч. Я таких мужчин раньше только из журналов выстригала. Там они разъезжали на глянцевых оптер-мобилях, получали главные роли в боевиках, спасали тигров, обнимали супермоделей и рекламировали курорты. В бледном свете мониторов Берграй был аватаром своей же фамилии.

– Ула…

В пыточной стало душно.

– Пенелопы здесь нет, господин Инфер.

– Я вижу.

Он так и стоял в дверях. Грозный капитан, медведь, задушивший самого Зверобоя, был… неуверен? Смущён? В пыточной еле брезжил свет.

– Я тут принёс… – или растерян? – Руженитовую булавку для Пенелопы. Нашёл в казарме.

Обезоружен.

Берграй бросил булавку на стол, а я пыталась не пожирать её взглядом. Только бы Инфер не потребовал немедленно её уничтожить! Но он, казалось, уже и забыл о булавке. Это пьянило: ощущение осколка власти над тем, кому ты принадлежишь безраздельно. Я присела, чтобы подобрать пластинки брони шиборга.

– У тебя глаза, как у минори, – Инфер опустился на колено рядом и стал подавать мне пластинки. – Ула, ты всегда такая мрачная?

Ну, и какой ответ следовало выбрать? А – «Пустяки, мне всего лишь захотелось вырвать себе глаза-как-у-минори»? Или Б – «Нет, мне просто неуютно наедине с врагом»?

– Простите, у меня карамель в ушах.

– Ты… не дерзкая, нет. Скользкая. Ты, наверное, была молчаливым и послушным ребёнком, да? Больше наблюдала и думала, чем говорила. Глубже смотрела в себя, чем на мир. Ты выросла слишком чувствительной и теперь боишься на всякий случай всех. Послушай, эзеры все разные.

– Все люди разные.

– Среди нас есть и нормальные. Не все мерзавцы, как Бритц.

Поднявшись, я отступила подальше от стола. И от руженитовой булавки. Принялась расправлять броню. Инфер приблизился и встал позади, так, что его дыхание шевелило мне завитки на шее.

– Я мало с кем знакома из насекомых, но Пенелопа мне нравится. Да и вы, кажется, не злодей. Но откуда хорошему настроению-то взяться? Мне не о чем весело щебетать с… с хозяином. Я же не глупая канарейка. Я же… в сознании.

– Ула, ты плачешь? – Берграй тронул меня за плечи, как за краешки фарфоровой пиалы. Я смахивала капли с глаз и носа, но прибывали новые.

– Пожалуйста, уйдите, пока я не наговорила лишнего, господин Инфер.

– Нет уж, будь честной. Выскажись. Тебя никто не накажет.

– Ладно. Мне не по себе, когда вы так близко. Тревожно. С детства не… не люблю, когда меня касаются посторонние. Это напряжение мешает работать, думать. Дышать. Каждый раз боюсь, что вы дотронетесь.

Слёзы скатились по щекам и капали с подбородка на шею. Зря Пенелопа дала мне напиться вдоволь, я совершенно не умела распоряжаться бесценной водой. Инфер тронул мой подбородок и приподнял лицо к свету, чтобы разглядеть.

– Честность, за которую я вправе подвесить тебя над хрусталём или выпить досуха, – Инфер наклонился так близко, что кровь бросилась к моим скулам. – Не напрягай хелицеры, эзеры не играют с этим огнём: я знаю про убийственный рефлекс. Его можно купировать, но без ампутации клыков это долгая возня.

– Моё лицо само по себе на страже поцелуев.

– Скажу один раз, больше не жди. Эти шрамы: они бросаются в глаза, да, но только сильнее притягивают взгляд и не дают оторваться от лица.

Он отступил и качнул затылком тюремную лампу. В пляшущем свете я опять схватила броню, будто отгораживаясь ею от эзера.

– Шиборги здесь – подневольные гладиаторы, – сказал Берграй. – Каким бы оружием ты ни снабдила одного паука, оно ударит по другому. Будь ты моей ши, я бы не заставил тебя вредить собратьям.

– Это броня. Не оружие, а защита. Смотрите, – я развернула сеть из сотен звенящих пластинок. Берграй провел кончиками пальцев по броне и хмыкнул.

– Слишком хрупкая. На третий выстрел рассыплется.

– На второй.

– Тогда грош цена тебе, инженер.

– Стреляйте.

– Ну, конечно, – он закатил глаза.

– Стреляйте и заберёте свои слова назад!

Наверное, я была похожа на сердитую белку. Инфер покачал на ладони глоустер, прокрутил настройки мощности до оглушающих и прицелился. Выстрел – пластинки на груди сверкнули и обжигающе нагрелись.

– Слабо. Ещё, – потребовала я.

– Поиграли и хватит, – он направился к выходу.

– Ещё! Вы не забрали назад свои слова.

– Не дерзи мне, шчера.

– Я не дерзу… зю… держ… Я не дерзила.