Это было даже хуже, чем однажды вечером, когда Сайлас застал Флик в объятиях хозяйского сына. Здоровенный парень целовал ее в шею, а она кокетливо извивалась в его потных руках.

Уличный фонарь заморгал, почти потух – и снова ярко вспыхнул.

Сайлас пребывал в смятении. Внутри него боролись жаркий гнев и яростное, всесокрушающее желание, но со стороны заметить это было невозможно. По-прежнему глядя на мигающий фонарь, он был недвижим, словно каменное изваяние, и только губы его беззвучно шевелились. Руки и ноги Сайласа покалывало от долгой неподвижности, но он был рад этому ощущению, напоминавшему, что он все еще живет и дышит. Сам Сайлас полностью сосредоточился на том, что он ощущает, видит, обоняет. Вот ногти сжатых в кулаки рук вонзаются в ладони, оставляя на коже глубокие впадины в форме полумесяцев. Вот мигает и колеблется свет газового фонаря. Вот запах дешевых духов – это Марго. Должно быть, она слишком крепко прижалась к нему в таверне, и теперь от него еще долго будет пахнуть ее объятиями.

Фонарь негромко щелкнул и погас, и Сайлас заморгал. Погас и соседний фонарь, и он, неуклюже повернувшись, увидел, как рассвет растекается по небу, словно багровый синяк. Ему отчаянно хотелось спать, усталость путала мысли, а в пустом желудке громко урчало, но хуже, острее всего была опустошенность, которую оставила в его душе прошедшая ночь со всеми ее невеселыми открытиями.

Чувствуя боль и ломоту во всем теле, Сайлас кое-как добрел до поворота на Колвилл-плейс, прошел немного вперед и, опустившись на уже знакомую ему ступеньку, прислонился затылком к двери заброшенной лавки, краска на которой потрескалась и облетала на землю крошечными жесткими чешуйками. Новая идея пришла ему в голову, и Сайлас нажал на дверь спиной. Дверь негромко треснула. Похоже, лавка действительно была брошена, и, если он сумеет пробраться внутрь, у него будет отменный наблюдательный пункт, где его никто не заметит, а он сможет видеть все что нужно. Кроме того, в случае необходимости в лавке можно будет и подремать.

Сайлас огляделся по сторонам, выждал немного, давая пройти торговке с бидоном молока, и налег на дверь плечом. Несколько толчков, и хлипкий замок не выдержал. Дверь с треском распахнулась, и Сайлас чуть не свалился на пол лавки.

Внутри было довольно темно, но его глаза быстро привыкли к слабому освещению. Штукатурка на стенах покрылась густой сетью трещин, на пыльном полу валялся разный мусор. Сайлас выбрал уголок почище, подсунул под голову свернутый плащ и мгновенно заснул.

***

Сайлас проснулся и долго не мог сообразить, где он. Некоторое время он ощупывал пространство вокруг в поисках полки с мышами и сумки с журналами, но натыкался только на грязные, разбитые плитки каменного пола. Ни мышей, ни журналов… Наконец Сайлас вспомнил, как забрался в заброшенную лавку, а заодно – и как Луис обнимал Айрис на берегу озера. Это воспоминание причинило ему такую боль, что он непроизвольно прикрыл глаза ладонью, но тщетно. Видение продолжало дразнить его, вставая пред ним словно наяву.

Наконец Сайлас поднялся с пола и подошел к пыльной витрине. Отсюда ему были хорошо видны окна первого этажа – комнаты, где Луис ест, ходит, спит, строит планы. О, дьявол, о, хитрый и коварный обольститель!.. Сайлас хорошо помнил, как в «Дельфине» художник усаживал на колени самых разных женщин, как он смеялся и опрокидывал в глотку бокал за бокалом. И такому человеку он своими руками отдал Айрис, преподнес буквально на тарелочке!..

И Сайлас снова стал ждать. Он был уверен: Айрис скоро придет. Не может не прийти, ибо она, как все женщины, коварна и лукава. Айрис принадлежит ему, но она его предала и должна быть наказана.

Не успел колокол на ближайшей церкви пробить половину часа, как он увидел ее. Сайлас сразу узнал ее необычную походку, ее манеру чуть сутулиться при ходьбе. И тотчас что-то словно толкнуло его в самое сердце, а в душе заворочалась смутная тоска. В Айрис был какой-то животный магнетизм, какая-то притягательность, которую Сайлас даже не пытался отрицать. Напротив, он был твердо уверен, что их души раз и навсегда связаны незримой прочной нитью, которая никогда не порвется. Уже не раз Сайлас удивлялся, с какой легкостью он прощает ей все, что бы она ни совершила. Так и сегодня, едва увидев, что Айрис надела его любимое платье с широким воротом, открывавшим эту ее соблазнительно искривленную ключицу, он простил ей даже ночные объятия у озера. Тонкая, красиво изогнутая косточка натягивает тонкую, белую, почти прозрачную кожу… Ах, если бы только он мог забыть ее! Ах, если бы только она не околдовала его с первой же встречи!

Напротив витрины Айрис остановилась, и Сайлас, почти не соображая, что делает, протянул ей навстречу руку, словно приглашая девушку войти.

«Если ты заглянешь внутрь, – сказал он себе, – я пойму, что ты – моя. Я пойму твое безмолвное послание, пойму, что он ничего для тебя не значит и ты хочешь, чтобы я о тебе заботился. Только я – и никто другой».

Он не осмеливался даже дышать и только прижимал левую руку (правой Сайлас по-прежнему тянулся к пыльному стеклу витрины) к горлу, на котором набухли толстые вены. Этот жест немного успокоил его и в то же время напугал. Прислушиваясь к ударам взбесившегося пульса, громом отдававшимся у него в ушах, он подумал о том, какую же власть забрала над ним Айрис, что даже его тело столь бурно реагирует на ее близость.

Айрис тем временем шагнула к витрине, потерла стекло рукавом, чтобы счистить грязь, а потом – Сайлас не мог поверить! – заслонила ладонями от света глаза и, подавшись вперед, попыталась заглянуть в лавку.

Сайлас непроизвольно отшатнулся, прижался спиной к дальней стене, распластался по ней. Расчищенный Айрис пятачок стекла слегка затуманился от ее дыхания, а потом… Потом она вдруг повернулась и быстро зашагала к дому напротив. Именно в этот момент над крышами поднялось солнце, и его яркие лучи засияли сквозь туман и дым, превращая здания в громадные призраки.

Сайлас видел, как Айрис стоит перед дверью Луиса, слегка переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Чего она ждет? Какие ласки предвкушает? Какой-нибудь другой холодный и жестокий ум мог бы нарисовать не одну соблазнительную картину, каждая из которых ранила бы его точно нож, но Сайлас не мог даже вообразить, что Айрис способна опуститься до чего-то подобного. Только не после того совершенно ясного знака, который она ему только что подала, попытавшись заглянуть в темную лавку!

Когда-то давно он точно так же наблюдал за домиком Флик, пока все жители Стоука-на-Тренте спали, – все, за исключением нескольких работников, которые ночами напролет подбрасывали уголь в оранжевые пасти обжигных печей. Сайлас старательно прятался, и его ни разу не застали за этим занятием. За многие часы наблюдений он сумел хорошо изучить Флик, от него не укрылась даже ее манера при ходьбе легка выворачивать наружу носок левой ноги. Он любил ее. О, как он любил ее! Он знал, что хозяйский сын ее только использует; для него она была не больше чем салфетка, которую выбрасывают после того, как в нее высморкаются, – подготовительным этапом перед встречей с другими девушками из богатых семей. Свою любовь Сайлас скрывал до тех пор, пока не понял, что больше не может ждать. В тот, последний день Флик бежала рядом с ним через поля и перелески, а ее рыжие волосы летели по ветру, точно пламя. Он показал ей место, где росла особенно крупная и сладкая ежевика, и Флик жадно ела, отправляя спелые ягоды в рот обеими руками, и красный сок стекал по ее подбородку, а на зубах блестела черно-розовая мякоть…