– Нет, нет, продолжай. Я люблю романтические истории,– умоляющим голосом попросила София.– Ты не сказала, кто этот человек?

Хелен корила себя за временную слабость, из-за которой чуть не выдала тайну, о которой никто не должен был знать, тем самым растревожила душу дочери.

– Это мое детство и юность. Все прошло вместе со временем. Пустяки…

Голос матери звучал неубедительно, но София не стала настаивать, однако озадачилась поиском имени человека в списке своих знакомых, которого они обе могли любить и уважать.

– Хорошо, тогда я что-то расскажу тебе,– сообщила София.

Она отвела мать от окна и усадила на кровать. Сама же, скинув тапочки, улеглась в изголовье постели и, подперев голову ладонью, смущенно поделилась:

– Мне предложили стать девушкой.

Хелен окинула дочь удивленным взглядом и напряженно распрямила плечи.

– Да?! И что же ты?

– Я согласилась, конечно же. Мама, это единственный парень, который относится ко мне, почти как Брайан. Он не называет меня уродиной, глупой девчонкой и…– в горле застряли слова от растерянности похвалиться так, чтобы это было правильно понято матерью.– А если короче, то он обычный, добрый и симпатичный парень.

София напряженно прищурилась и взглянула на мать исподлобья, чтобы по выражению ее лица понять реакцию на новость.

– Сколько же лет твоему избраннику?

– Ну, избранник – громко сказано, но ему двадцать…

– Двадцать?! А кто он?

– Живет по соседству, Крис Рискин.

Хелен задумчиво и строго поводила глазами и совершенно спокойно заметила:

– Ну, если ты считаешь, что в твоем возрасте могут возникнуть серьезные чувства, что этот парень может оказаться достойным их, то дерзай. Но я бы хотела познакомиться с ним прежде, чем доверять ему тебя.

«Ура, мама просто ангел!»– ликовала София. Но нотки предостережения и подозрительности в голосе матери несколько напрягли ее.

– А что ты имела в виду, когда сказала о возрасте и достойности?

– Софи, это не объяснить в двух словах,– грустно вздохнула мать,– но ты так восторженно говорила о нем, что у меня создалось впечатление, что ты влюблена.

София замялась и заерзала на подушках.

– Я никогда не думала о любви, но так хочется нравиться кому-то… Я не знаю, любовь ли это… Мама, а как человек понимает, что это любовь? Разве недостаточно просто нравиться?

Хелен мягко улыбнулась и откинулась на спину. На ее шее забилась жилка, и София с улыбкой коснулась пальцем бархатистой кожи на шее матери. Их глаза встретились и душевно-интригующим голосом, полушепотом Хелен произнесла:

– Это придет само, незвано, негаданно. Просто сверкнет молния, грянет гром, и ты увидишь его среди толпы, среди многих других…

Хелен мечтательно улыбнулась и прикрыла глаза, заново ощущая боль от несбывшихся надежд.

– И что, прямо-таки грянет гром и молния? Мама, а что дальше?– нетерпеливо выпытывала София.

– А дальше ничего…

– Как ничего?!

– Если ты сама не сможешь построить мир вокруг вас двоих или же кто-то будет стоять между вами, то все усложнится и принесет много хлопот, суеты, беспокойства…

– Ты говоришь ужасные вещи. Я не понимаю. Я начинаю бояться всего этого. Это, наверное, больно?

– Ну что ты? Не надо бояться. Ты должна быть очень сильной и уверенной в себе, чтобы принять правильное решение. Единственное, с чем ты не должна мириться, – это с невежеством и грубостью. Мужской эгоизм и невыносимое невежество – все это ранит, унижает, делает слабой.

Хелен открыла глаза и внимательно посмотрела на дочь и, заметив печальное выражение ее лица, сменила грустный тон на веселый:

– Да ты не слушай меня. Я прожила много лет, и у меня свои причуды. У тебя все будет по-другому, намного интереснее и счастливее.

Хелен протянула руки и, обняв дочь, играючи повалила ее на спину. Они стали весело кататься по постели, смеяться и целовать друг друга в щеки.

– Я тебя обожаю!– призналась София, крепко прижимаясь к материнской груди.

– Вот и славно! Я думаю, у тебя действительно все впереди. Только прошу тебя об одном: не раздаривай себя по мелочам. Иначе, когда «грянет гром», в тебе не останется сил удержаться на ногах и сохранить благоразумие. Не торопись с выводами и решениями.

Весь смысл слов матери Софии еще предстояло осознать много позже, а сейчас она наслаждалась беседой с самым близким ей человеком. Каждое ее слово было на вес золота, словно заветом, святой мудростью.

Неотступно приближалась ночь, и Хелен попрощалась с дочерью. Уходя, София с умилением и любовью понаблюдала, как мать готовится ко сну, переодеваясь в пижаму, причесываясь, и завершила ее приготовления заботливым расправлением складок одеяла, когда та улеглась в постель.

– Ну вот, доброй ночи! Мы здорово поговорили. Я горжусь, что у меня такая мама!

– И я горжусь такой дочерью!

София пересекла спальню и, открыв дверь, вдруг замерла на пороге. Ее беспокойный поиск имени, кажется, был завершен. Она оглянулась на мать и твердо произнесла:

– Человек, которого мы оба любим, – это Бен! Правда? Только Бен может быть таким замечательным!

Не пытаясь увидеть реакцию матери, София вышла и закрыла за собой дверь.

Хелен была ошеломлена тем, с каким пониманием и добротой были сказаны эти слова. Софии редко нужно было что-то объяснять. И сейчас Хелен была рада, что между ними были удивительно чуткие отношения.

***

После отъезда супруги Дьюго прошло три недели. Приближался день Благодарения. В поместье было тоскливо и неуютно без женских рук и милой Хелен. Не хватало щебета дочерей, недоставало даже ежедневных нравоучений и перепалок с Софией. Ланц бродил по дому с запечатанной бутылкой виски и досадно ворчал себе под нос о невыносимом одиночестве и жутком желании приложиться к горлышку бутылки. Да только собственное слово, данное себе со дня последнего звонка в дом Хардов, сдерживало его порыв. После звонка к Лили он пообещал, что в рот не возьмет спиртного, только чтобы Хелен вернулась домой. Милая, добрая, родная, светлая Хелен, только она придавала смысл всей его жизни, как бы он ни проявлял свой характер. Глубоко в душе Ланц осознавал вину за то, что жена покинула его внезапно и сурово. Он ругал себя за мимолетные встречи с Кларенс и чувствовал, что именно это было причиной отъезда Хелен.

– Женщины всегда чувствуют больше, чем нужно,– бормотал Дьюго, косясь на бутылку виски.– И откуда они все знают!? Она меня не простит… Но должна же она понять, что люблю-то я ее одну. А эта… так минутная слабость. Ведь все только для тебя, Хелен… И дом, и счет в банке, и вся эта суета…

Взглянув на фотографию жены в рамке над камином, Ланц, сочувствуя самому себе, усмехнулся и приник губами к образу Хелен. Сквозь собственные мысли и переживания Дьюго расслышал тихий стук в дверь.