С охоты, как с работы, пришел домой Володя Озеров. А дома беда.

Вся растрепанная, Надежда – жена – рассказывает:

– Антошка заболел. Ничего понять не могу!

– А что с ним?

– Не знаю. Не может ходить. Болят ноги, руки. Лежит. Встать не может.

Володька, не снимая своего охотничьего снаряжения, только ружье – в угол, сразу в комнату к сыну. В комнате – раскардаш. Семилетний мальчишка лежит, одетый, поверх цветастого покрывала.

На лице гримаса боли. Ребенок как-то сразу осунулся. Постанывает.

Сзади Надька с пояснениями:

– Он по дороге из школы домой упал. И подняться не мог. Его ребята донесли. Положили на кровать…

– Что с тобой, сынок? – трогая нежный лоб прокопченной от дыма костра рукой, спрашивает Володька.

У того слезы на глазах. И такое отчаяние. Шепчет:

– Больно!

– Что болит? – трогает его за руку отец.

– Ноги болят. Сильно-сильно, не могу пошевелить.

Да… Тяжело, когда сам болеешь. Но ты взрослый, сознательный человек. А когда маленький ребенок – вдвойне, втройне тяжелее на душе. Но надо что-то делать и в такой ситуации. Первый вопрос, естественно, к жене:

– Ты врача вызывала?

– Ну какой у нас здесь врач? Приходил наш фельдшер Иван Петрович. Посмотрел, покачал головой. Дал таблетки на всякий случай. Она пошла на кухню, принесла прописанное.

«Анальгин», «Но-шпа», – прочитал Володька на упаковках. Подумал: «Да, негусто». И жене:

– Ерунда это, а не лекарства. Они ему помогут, как мертвому припарки, – сказал и сам испугался такой присказки. Исправился, добавил:

– Как слону дробина!

Посидели, подумали на кухне. Надо вести ребенка в район. В поликлинику. Жена собрала Антона. Укутала в одеяло с головой. Только нос торчит. Он отнес его в кабину уазика. Положил на сиденье.

Тронулись потихоньку от дома. Машину качает на ухабах. Ребенок постанывает. Надежда поддерживает малыша. Плачет.

Едут по разбитой дороге долго. Наконец показывается из-за поворота одноэтажное, облупившееся здание – районная поликлиника.

В регистратуре толпится народ. Володька кое-как приткнулся с ребенком на руках на стульчике в углу. Надежда встала в очередь. Надо взять карточку.

На их счастье, в этот момент в фойе нарисовался знакомый – заместитель главного врача. Молодой спортивный парень лет двадцати восьми. Он как-то охотился у них вместе с главврачом. Подошел, поинтересовался, что привело их к ним.

Озеров, не спуская ребенка с рук, рассказал о своем несчастье. Василий – несуразно длинный, одетый в белый халат и шапочку – посочувствовал и помог. Через пару минут их провела внутрь к докторам пожилая медсестра с изможденным лицом блокадницы.

К терапевту попали без очереди.

Доктор – этакая пожилая близорукая тетенька в домашних тапочках, не очень свежем халате, с коротко обстриженными седыми волосами – сразу приступила к священнодействию. Положив Антошку на кушетку, принялась ощупывать, осматривать, обстукивать, обслушивать и опрашивать.

Володька, как мог, подробно объяснил все происшедшее.

Докторша подумала-подумала. И позвала на помощь еще одного эскулапа. Такого огромного, широкого, как шкаф, мужчину с круглым, как сковорода, лицом. Но по лицу видно, что добрый. Наверное, детский врач.

Тот тоже осмотрел, ощупал ребенка. Видно, что оба понять ничего не могут. Все цело. Руки, ноги, голова. Стал допрашивать Антошку:

– Мальчик, что у тебя болит?

– Все болит, – прошептал ребенок.

Доктор то ли пошутил, то ли сыронизировал:

– А пятки болят?

– Нет! Пятки не болят, – ответил ребенок.

– Ну вот. А ты говоришь – все. Значит, не все!

Посоветовались они, решили направить ребенка на рентген.

В рентгеновском кабинете положили на специальный стол. Под аппарат. На простыню. Ребенок шепчет отцу:

– Мне холодно. Холодно!

– Потерпи, сынок. Сейчас я тебя заберу, – с жалостью шепчет в ответ Володька.

Сделали снимок. Большой. Все кости целы. Никаких патологий нет.

Позвали третьего врача. Заведующего отделением. По-ихнему – собрали консилиум. Долго сидели за закрытой дверью. Совещались. Наконец пригласили родителей. Завотделением – старичок-боровичок с розовой лысинкой и белыми седыми бровями – выразил общее мнение:

– Мы, конечно, диагноз поставим. Но, если честно, сами ничего понять не можем. Везите ребенка в область. Может, там разберутся…

Несолоно хлебавши поехали они домой. Дома положили Антошку на кровать. А что делать дальше – не знают.

Хорошая мысля приходит опосля. Наутро как толкнуло Володьку. Трясет сонную Надьку за плечо:

– Надюха! Поехали к бабке Мамлихе!

– К какой еще бабке?! Ты что, с ума сошел?

– Нет. Вовсе я ни с какого ума не сходил. Помнишь бабку – божий одуванчик? Она тогда мне бородавку свела!

– Ну, так то – бородавку. Глупости ты говоришь! Антошку в область везти надо…

Потихоньку от жены Озеров все-таки поехал к старухе. Мамлиха – старенькая совсем. Глаза запали. Слезятся. Рот беззубый. Волосы все белые. Без единого темного пятнышка. Внимательно посмотрела она на Володьку васильковыми выцветшими глазами. Построгала палочку ножичком. А потом сказала свой приговор:

– И-и, милай! Что тут говорить. О чем думать-то? Лешак на тебя обиделся. Вот и напустил злую болесть на сыночка твоего. Ведь это ты Коргово-то поставил! И зверей там собрал! Вот он и обиделся. Да, и не только он. Духи леса тоже тобой недовольны. Вместе и напустили мороку-хворь. Отняли у Антона твоего силу жизни. Надо тебе, милай, жертву им принести. Угодить им всем. Пусть хворь заберут…

– Какую-такую еще жертву? – опупел Озеров. – Как это сделать?

– Ну и неучи же вы, темные люди! – заворчала старая. – Возьми самую тебе дорогую вещь. Лучше новую. И зажги ее на огне. Очисти воздух. В это же время проси лешего, задабривай духов. Чтобы хворь ушла…

Поехал Озеров домой, призадумавшись: «Дичь, конечно. Но хуже не будет. Вернее, и так уже хуже некуда. Сделаю, как старуха велела».

Ушел утром в лес, прихватив любимые, почти новые торбаза из оленьей шкуры. Сам шил этот предмет зависти всех приезжавших охотиться гостей.

В лесу, на широкой поляне, под вековыми соснами разложил костер. Весело затрещали дровишки. Искры заскакали, запрыгали, как огненные бабочки, вверх.

А Володька, по-медвежьи, косолапо притопывая, стал ходить вокруг него и в такт напевать что-то вроде: «Леший, леший, брат мой, забери ты хворь домой…»