И мы бьемся уже с теми дураками кадетами, что с Украины Корнилову руку протягивают, для которых Центральная рада стала мамой родной. Не судьба мне побывать в Ахтырке. Не раз приходила мысль: зайти в штаб Красной гвардии в Харькове и там расспросить про Улю, да не решусь никак. Еще подумают: «Вот что у него в голове, а тут революция в опасности».

«Записался в Красную гвардию, это у тебя и должно быть на первом месте» — так сам себе говорю. Знаю, и Уля так бы приказала. Бьюсь с панычиками, не удалось все-таки им по-своему сделать.

О, я уже теперь хорошо просветлел, я уже докумекал, что это значит русский царь и наш цисарь и все другие подобные правители. Царя скинули рабочие в семнадцатом году в феврале месяце, а вместо него этот паночек Керенский стал у власти. А генерал Корнилов и себе того же захотел. Да шиш! Ленин поднял рабочих, матросов, и обоим им руки обкорнали. А тут новая напасть: на Дону корниловский корень Каледин объявился и на Донбасс уже свое рыло сует. А там мало ли еще куда захочет идти? На всю нашу революцию нацелился.

Идут полки рабочей Красной гвардии со всех концов, чтобы уничтожить Каледина. А госпожа Центральная рада ему руку подает. Видели вы такое? Она хочет называться республикой, да еще демократической, она народные песни распевает, играет с народом в прятки, а стелет дорогу Каледину.

Хотел было Ленин сначала по-доброму договориться с Центральной радой, чтоб дружили между собой Украина и Россия, чтобы вместе врагов народа громили. Но дружба имеет свой язык, свой голос и свои дела. А вышло так: посылает советская власть полки на Каледина, а Центральная рада порасставила своих петлюровцев и не пускает.

Вот куда ты гнешь, вот к кому пристала? А кто к кому пристанет, таким и сам станет. Разве не известно это? Да, наверно, ты и раньше была такой, только прятала от своего народа и от всех людей настоящее свое нутро.

Шлет ультиматум Совет Народных Комиссаров Советской России — Центральной раде. Сам Ленин это послание писал. Как ты хочешь жить, как? В лихую годину и узнается верный человек. А ты с нашими врагами снюхалась, ты с ними заодно. Земли наши хочешь им отдать и свои украинские делишь с ними, половину Донбасса им отрезаешь? Вот что: или ты перестанешь пропускать калединское войско через свои земли на Дон и на Урал, а на украинской земле не будешь противиться Красной гвардии, когда она идет, чтоб присоединиться к единому фронту борьбы с калединской контрой, или нам с тобой не по пути.

Ты наш враг, а с врагами мы знаем, что делать. На размышление даем тебе сорок восемь часов.

И верно, с Центральной радой Октябрьской революции было не по пути. Вот и бьем уже мы петлюровские отряды в городе Харькове под доброй командой молоденького Николая Руднева. Главное, чтобы станции, вокзалы были в наших руках. И это нам удается. Как разбили в Харькове петлюровцев, пошли на Лозовую, на Синельниково. Уже на Каледина со всех сторон дружно полки Красной гвардии идут: и из-под Москвы, и из Петрограда, и из Екатеринослава, и из Донбасса. Развернулись фронты, как широкие ворота, и я прохожу через одни, иду своей дорогой.

Но не встречаю тебя, девушка моя! И где тебя, где искать? Через какие ворота идешь ты, кому ласковое слово говоришь, кого поднимаешь на борьбу? Или, может быть, сама держишь меч в руках? С такими мыслями не расстаюсь, и пахнет мне в этой борьбе нашими горными лугами — полонинами. И мечтаю: как найду Улю, как вернусь домой с нею, как будем там управлять, землю панскую меж людей делить.

Тяжело жить тому человеку, у которого вера в сердце не может расти — как трава в пустыне. Но я счастливый: у меня в сердце веры что пены на быстрой воде, что звезд на небе. А веру эту молодецкая сила дает и жажда счастья. Любовь в сердце — разве это не счастья цвет? Каждый рад был бы его увидеть. Но его можно только почувствовать, когда в самую счастливую минуту любви касается он сердца своими лепестками. Девушка моя, где твои светлые глаза расцветают звездами? Как я хочу тронуть этот счастливый цветок. А пока любовь горит тревогой в моем сердце, бьет пулеметом из-под моих рук, дышит гневом на врага. Сколько этого гнева нашего набралось. И хоть воюем полубосые, раздетые, кто в чем пришел, хоть и из оружия имеем всего лишь остатки старого царского да еще партизанское, кто какое смог достать, а все-таки Каледина уже добиваем. И уже пани Центральная рада собрались наутек. За нами простые люди, за нами сила. И хоть я еще в австрийском френче воюю с контрой, но ленточка красная на моей груди и в сердце. Жаль только, что Уля не видит меня сейчас в моем боевом порыве.

А тут пуля-дура трах меня в правое плечо, и все. Теперь тебе, парень, не возле пулемета шуровать, не наступать, а идти в госпиталь.

И лежу в городе Харькове, а мыслями летаю по фронтам. А они все расширяются. Чувствуем, что немец двигается, как смочище поганое. Под Нарвой и Псковом шарахнула его наша красная братва, так он с Центральной радой снюхался, а она его ласковенько на Украину зазвала.

Где ты, девушка моя, шелковая косичка? Вот кабы ты объявилась у нас в госпитале, вот это была бы удача. Бывает людям такое счастье. Да уже долеживаю свое, уже мне выписываться надо, а про тебя так ничего и не знаю.

Но все-таки решусь, зайду в Харькове в главный штаб революционной гвардии по улице Сумской, 13, и расспрошу про Улю. Теперь я уже повоевал, кровь свою пролил, больше права имею на все. И про девушку свою не постыжусь разведать.

Ох, парень, твоя ли она? Может, другому кому ее сердце давно принадлежит? Да, в моем сердце она моя. Разве не эта девушка привела меня к Ленину, в Красную гвардию?

Правда, теперь мы уже будем называться красноармейцами, уже Ленин подписал декрет, чтобы Красной Армии быть, но я еще называю себя красногвардейцем. Полюбилось мне это слово. Прихожу в главный штаб и говорю смело, что я такой-то, Юрко Бочар, воевал там-то и там, у такого командира был под командой, а теперь возвращаюсь из госпиталя и про такую-то девушку Улю Шумейко хочу знать.

В штабе присматриваются ко мне и интересуются, откуда