Наконец решился и он…

Недвижны громады гор; недвижны сосны и ели; буря уснула в ущельях; безмолвно и грозно повсюду.

Одна лишь река, разорвав недра каменных гор, в вечной борьбе с врагом, клокоча, грызет подводные скалы и в бессильной злобе кружится водоворотом, кипит пеной, воет – и вдруг, прядая через вершины скал, с сокрушительной силой несется до новых порогов… А подводный утес Чибисхеви, грозной пятой упершись во враждебное лоно, с презрением встречает удар – и волны разметываются пылью.

Смеркалось; туман ложился на воды. Скользя через камни, в пене и брызгах, на утлом плоту плывет по Куре печальный и бледный Гиголь; он склонился к правилу и смотрит в бушующие волны. Вот сквозь туман неясно очертились перед ним Чибисхевские скалы. Высоко, на гибель пловцам, вздымаются седые зубцы их над пеною волн, и нужна человеку вся смелость разумной отваги, вся сила мощной искусной руки, чтобы выйти победителем среди этой борьбы разъяренной стихии с враждебным ей гранитным гигантом.

Гиголь очнулся от дум. Он поднял взор на Чибисхевские скалы – и кровь застыла в его жилах. Маико стоит на пороге, вся в белом, кровавая рана зияет у нее на груди, и манит она его в раскрытые объятия и диким хохотом потрясает окрестность.

Ужас отнял силы и память Гиголя; правило упало из рук; закружившийся плот подхватили свирепые волны и быстро погнали его на скалы… Помертвевший Гиголь слышит хохот Маико и неведомой силой несется прямо в ее объятия…

С размаха плот налетел на скалу. Через зубья порога разом хлынули волны – и все исчезло в шумном водовороте.

И теперь еще на скале Чибисхеви путник увидит остатки разбитого плота, и местный житель скажет ему, что это плот Гиголя».

Таковы предания Боржома.

Много веков пронеслось над диким ущельем, много исторических картин сменили друг друга и канули в вечность. И там, где в последнее время замерли все отзвуки жизни, где, как зверь, подстерегал свою добычу хищный лезгин, рыскал горный шакал да одинокий орел сторожил свое гнездо на недоступной скале, там некогда жизнь била полным ключом, стояли Господние храмы, и в диких дебрях раздавались слова всепрощающей любви и молитвы. Недалеко от Ацхура, в дремучих лесах, стоят и поныне замечательные развалины одной церкви, в которой, по давним преданиям, переходившим из рода в род, хранилась какая-то древняя книга. Все знали это предание, но никто не интересовался проникнуть в тайну веков, чтобы узнать, когда и при каких условиях существовала эта старинная церковь. Только тогда, когда Ацхур перешел в русские руки и слух о таинственной книге дошел до преосвященного экзарха Грузии Исидора, оставившего в Иверии так много следов своей духовной деятельности, он в 1849 году поручил священнику Гамрекулову разыскать забытый храм, а в нем ту удивительную книгу, в которой, быть может, хранится ключ ко многим историческим сведениям, изглаженным веками из памяти народа.

Гамрекулов нашел в Ацхуре одного мусульманина, по имени Дадо, уже древнего старика, который передал ему, что лет тридцать тому назад он лично видел эту священную книгу, и, по его словам, уважение к ней лезгин, граничившее с суеверием, было так велико, что даже рука разбойника не смела коснуться ветхих листов ее, и священная книга оберегала остатки христианского храма от окончательного разрушения.

Церковь, куда Дадо привел Гамрекулова, находилась в дремучем лесу, в шести часах пути от Ацхура. По всей вероятности, это был монастырь, так как кругом его не было даже признаков какого-нибудь поселения, и потому-то, быть может, самое место, где стояла эта обитель, было известно только немногим.

Небольшая по своим размерам церковь, несмотря на тяжесть пронесшихся над нею веков, еще сохранилась настолько, что можно было судить о красоте и изяществе ее архитектуры. В ней уцелел и престол, и жертвенник, и даже две иконы, высеченные на камнях. Время стерло лики святых, и только на одном из камней осталось неясное изображение Воздвижения Креста. На жертвеннике лежала раскрытой та самая книга, которая, по словам Дадо, лежала на этом месте целые века турецкого владычества. К сожалению, Гамрекулов нашел только один толстый кожаный переплет, а листы ее были съедены, как он полагал, лисицами.

Таким образом, мудрость христианской книги, пощаженной даже руками разбойников, осталась навеки глубокой тайной…

Вскоре после занятия Ацхура та же судьба постигла и другой укрепленный пункт Ахалцихского пашалыка – Ардаган. Но совершить его завоевание досталось на долю войскам, остававшимся в Карсе.

В то время, когда Паскевич шел под Ахалцихе, в Карсе еще свирепствовала чума и гарнизон крепости, состоявший из Крымского пехотного полка, много потерпел от заразы. Прочие войска, расположенные лагерем на Карадаге, избежали этого бедствия. Неприятель также не беспокоил их. Тревожные минуты пришлось пережить гарнизону только в то время, когда Киос Магомет-паша, в начале августа, появился было в окрестностях Карса. Но турки быстро ушли под Ахалцихе, и всякая опасность миновала. В соседстве с Карсом остались лишь конные партии, искавшие легкой поживы в армянских селениях.

Одна из таких партий 7 августа напала на деревню всего в десяти верстах от крепости. Двести казаков, выскочивших на тревогу из Карса, настигли неприятеля, уже возвращавшегося с добычей. Тысячная толпа карапапахов легко отбросила горсть наших казаков, но тут подоспел батальон егерей с четырьмя орудиями и конная армянская дружина. Разметанные огнем, турки пустились уходить в разные стороны, казаки и армяне горячо преследовали их, пехота и артиллерия не отставали. На протяжении тридцати верст, до самых Саганлугских гор, казаки и егеря неотступно сидели на плечах неприятеля и заставили его бросить добычу. Потери, понесенные партией, по всей вероятности, были велики, так как артиллерия, опережая конницу, все время провожала ее гранатами. Пленных было немного, но в числе их находился сам начальник партии Хамид-бек, захваченный казаками в тот момент, когда под ним была убита лошадь. Это был человек с положением и большим весом среди своих единоземцев, так как три брата его занимали видные посты в турецкой армии, и все трое были двухбунчужными пашами. В Карсе Хамид говорил, между прочим, что никогда не решился бы на такой отважный набег, если бы не был обманут лазутчиками, утверждавшими единогласно, что в крепости вовсе не было конницы и что пехота состоит из больных и слабых солдат. Он убедительно просил показать ему людей и пушки, которые были способны догонять бегущую конницу, «и ему, – как говорит генерал Берхман в своем донесении, – не возбранялось любоваться ими».

Спустя несколько дней после этого в Карсе получены были известия, что турецкие войска, разбитые в битве 9 августа, бегут из-под Ахалцихе. Генерал Берхман тотчас выслал из крепости полковника князя Бековича-Черкасского с двумя батальонами егерей, четырьмя орудиями и тремя сотнями конницы к стороне Ардагана для защиты тамошних жителей, опасаясь, что бегущие турки выместят на них свою злобу. И он не ошибся. Все деревни, которые проходил князь Бекович, были уже пусты. Мушский паша, опоздав к Ахалцихе, успел, однако же, опустошить край и теперь угонял армянские деревни все дальше и дальше от русских пределов. Ни одному армянину, привыкшему с малых лет трепетать при одном имени мусульманина, никогда не приходило в голову сопротивляться, так что нередко десятки деревень, согнанных вместе, держались в повиновении каким-нибудь десятком куртинцев, а на этот раз армян сторожил сам мушский паша, расположивший свои бивуаки возле армянских таборов, и сопротивление было невозможно. Однако нашлись смельчаки, которые успели бежать, чтобы известить русских о гибельном положении соотечественников.