люди могут загнать себя так высоко. Наконец он попросил у Марьям денег, и она поняла, что пошла финишная неделя.

В этот день он был запредельно ласков и хрупок. Как поняла Марьям, очутившись с Гурамом на заднем сиденье машины, тот даже слишком перестарался. Не мыть бороду несколько дней, дабы подчеркнуть всю тяжесть своих страданий, было не обязательно. Она слушала, как он прогонял ей какую-то дичь про другие реальности вкупе с манихейскими пробросами о злющем мире и истых самураях, по своей воле покидающих его на пике. Под конец она даже не сдержала смех, но успокоила его, списав всё на приход, и прошептала заветное – «Куда бы ты не пошел, ты не отправишься туда без меня».

Когда он, сверкая ягодицами, полез к рулю, Марьям ещё более утвердилась в своих актерских задатках. Когда её пробрал смех, она подумала, что придурок начнёт её душить или что-то вроде того, появится Адиль, выкинет его из машины и всё закончится. Выручил её тот факт, что по большому счёту она и вправду смеялась от того, что выкурила слишком много. Поэтому она отдалась этому приступу полностью, но вспомнила лица девочек, фотографии которых ей показывал Адиль, и поняла, что не может всё испортить, какой бы нелепой ей не казалась метафизика этого придурка.

Несмотря на свои высохшие телеса, придурок сохранил свою силу и допёр ей почти до последнего этажа. Но подняться на самый верх, как она поняла, силёнок ему всё-таки не хватило. И тут настала пора ей волноваться по-настоящему, потому как Адиль сказал, что поднимет он её на самый верх.

Когда Марьям почувствовала, как он обхватывает её сзади и подносит финальную хапку, она, что было силы, откинула голову назад, четко услышав, как громко клацнули его зубы. Развернувшись к нему лицом, она закричала, уперла руки в его грудь и забарабанила в то место, где отец показывал ей солнечное сплетение. Гурам был выше отца, и попала она далеко не с первого раза. Но судя по тому, как согнулся ошарашенный бородач, один из ударов пришёлся в самую точку. Молчаливый Боб, не разгибаясь, попятился к выходу. Марьям окончательно выдохнула, когда заметила, как в проеме, обзор которого секунду назад закрывала грудь Гурама, возник Адиль.

То, что Гурам решил оставить верхний этаж на сладенькое, Адиль понял по раскрытым дверям лифта на 16 этаже. Модель была явно не российского производства, но умелец, вероятно, провёл немало занимательных часов с установщиками и, как следует, заморочился с проводкой. Из раскуроченной панели вызова торчал пучок проводов, зажатый чем-то вроде металлической прищепки. Пока Адиль ждал появления Марьям, он несколько раз смыкал и замыкал прищепку, следя с кошачьей зачарованностью, как двери съезжаются и разъезжаются, послушные его воле. Адиль несколько секунд колебался, не отнимая руки, и вновь зажал провода. Двери снова разъехались. Он поднялся этажом выше, как только ребята сообщили, что голубятня заехала во двор. Когда Адиль услышал Марьям, которой он велел кричать, едва Гурам к ней притронется, ему хватило двух секунд, чтобы оказаться в курилке.

Гурам с хрипом разгибался всё прямее, не замечая стоявшего позади него. Адиль тихо отошёл в сторону, пропуская его к лестнице. Он продолжал сохранять шаговое расстояния до скорчившейся фигуры впереди, внимательно смотрел, как та судорожно ищет что-то в щитке. Адиль облокотился о перила и наблюдал как Гурам невпопад натягивает на руки обмотанные изолентой зимние перчатки. Ему казалось, закури он сейчас сигарету, чихни, станцуй жигу, уродец и не обратит на него внимания. Последний вариант вдруг показался удивительно заманчивым. Он, зажав рот, таки досмотрел, как пакостник собрался с мыслями и, наконец, понял, на какую руку какая перчатка полагается. Адиль вдруг вспомнил, что такие же огромные перчатки были у него в детстве, вспомнил, как неудобно было в них лепить снежки.

Не слыша окликнувшего его Адиля, Гурам впихнул в рот фонарик и запрыгнул в шахту. Держась за трос, он развернулся, ухватился за одну из дверей лифта и резко подтянулся. Адиль выглядывал из-за стены и уже не сдерживал смеха, услышав, как акробат едва не заглотнул фонарь, вдавливаясь лбом в торец. Гурам почти дотянулся до зажима, когда заметил пляшущую тень на стене. От частого скрипа подошв раздавшего с лестницы его передёрнуло. Изо рта вытекла и плюхнулась о пол щедрая порция слюны. В начале его немного отпустило, когда он подумал, что вкусненькая решила испытать свою удачу. Гурам едва не перекусил фонарик, когда в его свете возник пританцовывающий на манер Джокера следователь. Он уже готов был отпустить трос, как вдруг следователь прижал палец одной руки к своим губам, другая исчезла во внутреннем кармане куртки. Он медленно вынимал руку, глядя, как ухоженная борода уродца пропитывается слюной. Когда он наконец-то вынул её, Гурам увидел, что же лежало в кармане. В руках следователь держал фигурку, за которой Гурам так и не полез под своё сиденье.

– Ты обронил, – заботливо произнёс Адиль, и швырнул кролика в лицо его владельцу.

Багз ткнул морковкой в ошалелый глаз Гурама, и скрылся в темноте шахты. Через секунду, когда рука Адиля, исчерпавшая запас сюрпризов, снова исчезла за полами куртки, Гурам устремился следом за пластиковым питомцем. Выпавший изо рта фонарик несколько раз выхватывал Гурама из темноты. Судя по последней позе, тот умудрился вновь ухватиться за трос и Адиль услышал доносящийся из шахты звук застегиваемой молнии, который в ту же секунду сменился грохотом и криками. Из всех троих самым проворным оказался кролик. Он же единственный остался целым, приземлившись на крышу лифта.

72

Адиль был уверен, что вкуснее чая, который готовила им Саида, он уже не попробует. Но заварочные скилы Алексея Николаевича заставили его пересмотреть свои убеждения. Очередная дымящаяся струйка вытянулась над его чашкой, успокаивающе зажурчав. Григорьевич окунал сухари из кексов со сладющим, дважды запеченным изюмом, в свою пиалку, приподняв голову и загнав довольныё щёлки глаз в нижний отсек линз. Он не отрывал взгляда от скорчившегося над шахматной доской Адиля, переводя глаза на свою рокировку, как только тот вскидывал к нему голову.

Положение Адиля было не завидным. Отхлестанный матами матерого деда, он уже и думать забыл с какой стороны подступиться к его королю, а сосредоточился на своем поседевшем ферзе в окружении хитро раскиданных белых идолов. За окном над свинцом Каспия разливались багряные мазки от заходящего солнца, но его эта прелесть ни разу не утешала. Он впухал уже пятую партию, хотя после третьего поражения пообещал себе, что в