– Я не торгую сыном своего короля и его шпагой, – слегка усмехнулся гетман. – Принц Владислав доставлен в ваш шатер.

– Благодарю вас, – от души поблагодарил Станислав гетмана и, разворачивая коня к ставке, повлек за собой свиту.

Как бы то ни было, но мятежный принц – родной сын, которому предстоит передать трон и титул короля Речи Посполитой! А чтобы передать титул в республике, где короля выбирают пьяные шляхтичи, для этого еще надо постараться!

Для полноты счастья Сигизмунду не хватало тепла. Костер, разведенный посередине шатра, и жаровня, о которую Его Величество грел руки и ноги, помогали мало. Король пил горячую воду и наблюдал, как ест его сын. Сам король решил обойтись без ужина – с утра предстояло отстоять мессу по случаю победы и исповедаться.

Владислав, начинающий полнеть красавец, сидел за походным столом и вяло ковырялся в жареной рыбе. Возможно, после пиршеств, которые закатывали ему мятежные вельможи, аскетический ужин отца казался чересчур скудным. Или принц Владислав еще не отошел от битвы.

Когда принц закончил трапезу и принял из рук лакея салфетку, чтобы обтереть пухлые губы, король строго спросил:

– Надеюсь, Ваше Высочество, вы посещали мессы и не забывали о святом причастии?

– По мере сил, Ваше Величество, – уклончиво ответил принц, которому не хотелось объяснять, что среди мятежников, половину которых составляли кальвинисты и православные, искать ксендза ему было недосуг. Однако король все понял сам.

– Завтра же я пришлю вам своего духовника, чтобы он наставил вас и подготовил к исповеди, – сурово изрек Сигизмунд III Ваза, нахмурив брови.

– Я сам приму исповедь у Его Высочества, – вмешался отец Алонсо, скромно сидевший в уголке. Епископ Смоленский, сняв доспехи, остался в скромной черной сутане, более приличествующей прево захолустного монастыря, нежели епископу. Только тяжелый золотой крест, усыпанный бриллиантами (подарок Его Величества!) указывал на его высокий сан.

– В таком случае мне не следовало ужинать… – сконфузился принц, указывая на тарелку с остатками рыбы, которую нерасторопный слуга еще не успел убрать.

– Ничего страшного, – благодушно изрек епископ, поглаживая крест. – Думаю, я смогу отпустить вам и этот грех. Его Величество, – поклонился отец Алонсо в сторону короля, – показывает нам образец христианского поведения, но от юноши не стоит требовать жесткого исполнения всех правил. Я вижу, что юный принц полон раскаяния. Сontritio cordis[20]– первая составляющая святого таинства покаяния. Значит, я могу назначить и confessio oris, и satisfactio operis[21].

Сигизмунд только неодобрительно покачал головой, но оспаривать мнение епископа не стал – право индульгенции в руках матери-церкви. Сам король всегда постился накануне причастия и исповеди.

– Хотелось бы верить, что Его Высочество действительно полон раскаяния в своих грехах. Пренебрежение к святой молитве – страшный грех! – сказал король.

– Да уж, Ваше Величество, – вздохнул принц, откидываясь на спинку простого стула. – Отпущение грехов мне необходимо… В сущности, в течение двух лет я только и делал, что грешил.

– Вы хотите сказать, что два года вы не посещали мессы? – с ужасом спросил король.

– О, нет, Ваше Величество. Я о другом. Эти люди, которые пошли за мной, верили мне…

– Что такое, сын мой? – недоуменно спросил король. – Неужели вы считаете грехом то, что вы сделали как сын своего отца и как будущий король Речи Посполитой и Московии?

– Не знаю, Ваше Величество, – покачал головой принц. – Рассудком я осознаю, что все, что было сделано, сделано правильно. А сердцем…

– В вашем сердце, дорогой принц, должно быть одно – любовь к истинной вере! – наставительно произнес католический монарх. – Во имя этой веры можно совершить все, что в глазах иных людей кажется грехом!

– Так говорят иезуиты, – сказал принц и процитировал: – «Если римская церковь назовет белое черным, мы должны без колебания следовать ей…»

– Вы стали сомневаться в истинности слов великого Лойолы? – нахмурился король. – Неужели распространение и защита веры, воспитание добрых католиков не стоит трудов?

– Нет, Ваше Величество. Я ни на минуту не усомнился в этом, пока был там. Но сейчас, здесь, я в сомнении – правильно ли я поступил?

– М-да, два года пребывания среди еретиков не пошло вам на пользу… – хмуро сказал король. Посмотрев в глаза сына, Его Величество устало произнес: – Сын мой, вы сделали огромное дело. Вы сумели собрать вокруг себя всех недовольных, всех еретиков. Сегодня мы наконец-то сумели разгромить тайных и явных врагов истинной веры!

– Эти еретики – ваши подданные, – парировал принц. – А я вывел их под удары кавалерии и пушки, словно на убой!

– На убой… – хмыкнул король. – Милейший принц… Когда «лисовики» выманили наших «добрых» союзников, а ваша артиллерия принялась их громить, мне не казалось, что вы вывели войска на убой. Напротив, на какое-то время я даже усомнился – а не является ли рокош принца Владислава настоящим.

– Нужно же было соблюдать правдоподобие, – несколько смущенно ответил принц. – Проиграть сражение, еще не начав его, было бы странно… И потом, я предполагал, что первыми в бой вступят именно татары и казаки. Стоит ли жалеть мусульман и схизматиков?

– Вот теперь я вижу, что вы истинный сын своего отца! – обрадовался Сигизмунд. – Тогда к чему все эти разговоры о грехе?

Принц Владислав склонил голову, потом перевел взгляд в угол шатра – там, на деревянных козлах сушились доспехи князя Мстиславского…

Сигизмунд, проследив за взглядом сына, спросил:

– Бармица князя Федора вызывает у вас плохие воспоминания?

– Нет, – мотнул принц головой. – Просто я вспомнил, как князь Мстиславский пришел ко мне и сказал: «Ваше Величество, я уже не хочу, чтобы вы стали русским царем, но коли я клялся вам в верности, от своего слова не отступлю. Слово князя – золотое слово!» Получается, что слово польского принца – ничто?

Епископ Смоленский, внимательно слушавший беседу отца и сына, кашлянул, привлекая к себе внимание:

– Ваше Высочество, вы читали Макиавелли?

– Трактат о военном искусстве? – оживился принц. – Разумеется. Но этот трактат изрядно устарел…

– Почему вы так думаете? – заинтересовался король.

– Пан Николай писал о пушках, которые были в его время – тяжелых мортирах, которыми долбили стены крепостей, – пояснил принц. – Но он ничего не говорил об использовании орудий против пехоты и кавалерии.

– Естественно, – пожал плечами Сигизмунд. – Никколо Макиавелли не знал о гранатах и картечи. Стрелять каменными ядрами по пехоте – все равно что палить по воробьям. Кстати, что за картечь была в ваших пушках? Вы использовали гранаты?