В 1714 году он скончался, оставив после себя два микроскопа и библиотеку, количество книг в которой превышало три тысячи.

Конечно, целительством занимались и люди более благородного происхождения, хотя не обязательно более ученые: они действовали под эгидой Общества хирургов-цирюльников (позже разделившегося на общества хирургов и цирюльников) или Медицинского колледжа. Последний занимал дом (с крышей, «издалека напоминающей позолоченную пилюлю») на Уорик-лейн, близ Ньюгейтской тюрьмы, откуда по большей части и добывались необходимые врачам анатомические пособия. Уроки по анатомии были здесь главным и самым притягательным мероприятием. Проводились они в центральном зале — именно там происходит действие «Награды за жестокость» Хогарта, на которой изображено, как тщательно и придирчиво расчленяется тело несчастного убийцы Тома Ниро. Это называлось «театром» и действительно стало неотъемлемой частью спектакля лондонской жизни. Использование трупов повешенных для вскрытия и изучения было старинным обычаем — мы читаем, что «для рассмотрения внутренности тела необходима восковая свеча», — но в более поздние годы с помощью трупов исследовались еще и свойства электричества. В 1803 году один только что казненный убийца был «гальванизирован», в результате чего один его глаз открылся, а правая рука поднялась. Чарлз Найт сообщает, что преподаватель, проводивший опыт, «тем же вечером скончался от потрясения». Несколько раньше, в 1740-м, образец только собрались вскрыть, как он вдруг «выбросил свою руку вверх, в лицо врачу, и случайно порезал его губы ланцетом». Избежав таким образом ножа, он сел на стул, испуская стоны и находясь «в великом волнении»; наконец он пришел в себя и стал «горячо умолять», чтобы к нему привели мать.

Гравюра Хогарта имеет вихреобразную композицию: циклическая комплементарность ее деталей напоминает круги жизни Тома Ниро в аду Лондона. Кроме того, она словно демонстрирует связь между жестокостью самого Ниро и бессердечием врачей, которые потрошат его тело. Характер Ниро сложился под влиянием жестокой улицы, так что он стал образчиком худшего лондонского типа. Однако он не столь уж сильно отличается от хирурга, с наслаждением погружающего скальпель в его глазницу. Хогарт писал этот персонаж с хирурга по имени Джон Фрик. В этом городе все связано между собой.

Скелеты двух знаменитых преступников, некогда висевшие в нишах анатомического театра, можно и теперь увидеть в музее Королевского хирургического колледжа. Джонатан Уайлд, самый известный лондонский злодей XVIII века, и Уильям Кордер, убийца Марии Мартин (его преступление нарекли «убийством в красном амбаре»), нынче висят рядом как участники старинного лондонского спектакля. В той же галерее можно найти и великана-ирландца Чарлза Бирна: его гигантский скелет высотой в семь футов десять дюймов помещен бок о бок с крохотными останками Каролины Кречеми, рост которой составлял всего один фут и десять с половиной дюймов. Они были лондонскими «уродами» и после своей смерти продолжают тешить публику, охочую до зрелищ.

Лондонские аптекари, как и анатомы, любили сценические эффекты. Обычно они одевались в черное, а в каждой аптеке, пусть даже самой скромной, непременно хранились череп и большая книга, написанная на каком-нибудь древнем языке. Здесь торговали травами и порошками, эликсирами и пилюлями, микстурами и зубным порошком, помадой и приворотным зельем. Самый богатый выбор травяных снадобий предлагался на Камомайл-стрит и Баклерсбери. В «Приключениях Родрика Рэндома» Смоллетта (1748) имеется перечень профессиональных уловок: «Устричные раковины он умел превращать в глаза краба, простое растительное масло в сладкое миндальное… воду из Темзы в aqua cinnamonii [настой из листьев и цветов корицы и коричного лавра]… если же пациенту было предписано какое-нибудь самое обыкновенное лекарство, он всегда заботливо изменял его цвет, либо вкус, или и то и другое так, чтобы невозможно было его распознать»[42].

Сами снадобья менялись в соответствии с модой. В XVII веке среди них были мох, копченые конские яички, майская роса и белена. В XVIII столетии нам встречаются мускатный орех и пауки, обернутые в собственную паутину. В книгах XIX века мы читаем о «турецком ревене и серной кислоте». В начале XX в Ист-энде продавались «железное желе, мазь „Замбук“, соль плода Ино, легочный тоник Оубриджа, кровяная микстура Кларка». Шотландские пилюли Андерсона, впервые предложенные миру в 1635 году, «находились в продаже вплоть до 1876-го».

Повествуя о Великой чуме, Дефо подчеркивает легковерие простых лондонцев, которые в надежде отпугнуть подкрадывающуюся заразу носили на себе «амулеты, талисманы, пузырьки с волшебными эликсирами». У некоторых в карманах лежали бумажки или печати со знаками зодиака или словом «абракадабра». Люди вновь вернулись к язычеству, властвовавшему над городом с тех пор, как в Дагнеме был вырезан первый деревянный идол (2200 год до н. э.).

К югу от реки, близ Уолуорт-роуд, есть музей, где хранится так называемая «коллекция Ловетта» — собрание лондонских талисманов, амулетов и прочих вещиц того же рода. Это настоящая выставка лондонских суеверий, и разнообразие ее экспонатов свидетельствует о том, что город впитал в себя все традиции, связанные с магией и ритуалом, как местные, так и привозные. В 1916 году из Ист-энда были доставлены «пять камешков неправильной формы на одной нитке» — согласно музейному каталогу, их следовало «вешать на угол кровати, чтобы отогнать кошмары». В том же году поступила и «серовато-белая трубочка, накрепко завязанная с обоих концов и наполненная ртутью». Она служила средством от ревматизма. Шкура серой кошки излечивала от коклюша, а «кожаная туфелька, выкрашенная в золотой цвет», приносила удачу. Из Клэпема прибыла подушечка для булавок, сделанная в форме костяшки для домино с семью точками, а из восточного Лондона — ключик на шнурке, охранявший своего хозяина от ведьм, и ожерелье из янтаря и других камней, которое носили в 1917 году, «чтобы вернуть себе здоровье». В Баркинге искали корни мандрагоры, которые, когда их вынимают из земли, кричат, точно малые дети. В музее есть монетки, приносящие богатство, кусочки пирита, отвращающие удар молнии («желуди с дерева бога грома»), коровьи сердца, бараньи рога и ослиные подковы, когда-то служившие амулетами. Здесь же хранится и набалдашник волшебной палочки, или посоха, одного лондонского волшебника, с выгравированной на нем соломоновой печатью: он был сделан в XIV веке, а потом, утерянный, очутился на дне реки. Вплоть до 1915 года в Ист-энде бытовал обычай отрезать прядь волос у больного ребенка. Эту прядь клали в сандвич и отдавали его первой встречной собаке; тогда хворь покидала ребенка и поселялась в организме невезучего животного. В том же Ист-энде многие женщины и девочки носили на шее синие бусы «как талисман, предохраняющий от бронхита»; такие бусы по цене в полпенни за штуку сотнями продавались в мелких лавчонках, «где торговали обыкновенно женщины преклонного возраста». Как правило, умерших хоронили прямо в этих бусах. В начале XX века молодые жительницы Лондона часто посещали травников с целью приобрести у них корень дубровки или «драконью кровь» — камедь с Суматры — в качестве приворотного зелья.

В любопытной книге Эдварда Ловетта «Магия в современном Лондоне», опубликованной в 1925 году, сообщается, что акульи зубы, найденные в лондонской глине, считались хорошим средством от колик. В Камберуэлле было принято заворачивать подковы в красные тряпки, чтобы избавиться от кошмаров, а Майл-энд был известен как место, где можно «заговорить» болезнь ребенка. Когда у ист-эндского рыночного торговца не ладились дела, он восклицал: «Ах! Наверное, я забыл поклониться молодой луне!» Логично, что у жителей города, почти поголовно занятых коммерцией, вошло в привычку просить у судьбы денег при виде падающей звезды. Камешки необычной формы лондонцы держали на своих каминных полках как талисманы, и с той же целью они вешали в церквах средневекового города серебряные подобия человеческих конечностей. Одна женщина из Уайтчепела рассказала исследователю, что при переезде полагается заставить кошку обежать одну из комнат, чтобы она «привыкла» к новому месту. Есть также интересные сообщения о «кошачьих захоронениях» в стенах некоторых домов. Плодные оболочки продавались по восемнадцать пенсов за штуку — считалось, что они не позволяют их обладателю утонуть, — но в годы Первой мировой войны, когда опасность внезапной гибели возросла, их цена подскочила до двух фунтов. На лондонских рынках до недавнего времени можно было приобрести неолитические каменные топоры и кремневые наконечники для стрел, служившие громоотводом.