10. УДАЧА ПО-ЛОЯНСКИ

А потом началась война, но об этом я тоже не знала. Вот сейчас ты, наверное, подумала, что твоя мать — глупая женщина.

Но в то время многие были такими… знаешь, не глупыми, а несведущими. Тогда никто никому ни о чем не рассказывал, и никто не знал, куда идти за официальной информацией… кого о ней спрашивать. Наши мужья нам ничего не говорили, мы могли только подслушать. Если в газетах появлялись какие-то статьи, им нельзя было полностью верить. Журналисты писали только то, что разрешало правительство, а разрешало оно мало: только нужные ему новости, хорошие о нем и плохие о других. Я сейчас не говорю о том, что происходит в Китае сейчас, однако так же было во время войны, даже до нее, а может, и всегда. Людей держали в неведении, будто по странной давней традиции, и об этом все до сих пор молчат.

Мы получали почти всю информацию через сплетни, передаваемые от одного к другому. О боях особо не говорили, только о том, как они на нас влияют. Мы обсуждали то же самое, что и вы сейчас: что происходят на фондовой бирже, как меняются цены, что становится дефицитом, и тому подобное.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что послужило толчком к войне. Ты думала, война началась в Европе? Вот видишь, может, ты тоже несведуща. Она началась в Китае, с ночного обстрела на севере Пекина. Убили нескольких человек, но тогда японцы получили отпор.

Ты об этом не знала? Даже я была в курсе, хотя, услышав эту новость, не придала ей значения. Подобные стычки происходили в Китае уже много лет, и очередная не казалась чем-то необычным. Это можно сравнить с погодой — летом она постепенно меняется, и однажды утром ты сетуешь, что жара наступила раньше, чем накануне. Вот так я и запомнила начало войны: только погоду, сырость и жару, из-за которой мой ум работал так же медленно, как и ноги.

В то время мы с Хулань могли думать только о том, какие блюда охладили бы нас изнутри. Мы постоянно обмахивались веерами или гоняли метлами кусачих мух. Днем мы постоянно пили горячий чай, принимали прохладные ванны и дремали или сидели на веранде, передвигая стулья вслед за тенью.

Меня часто тошнило, и это вместе с постоянным раздражением мешало разговорам. Хулань же чирикала, как неугомонная птица. Она сказала, что прекрасно знает, почему мне так плохо:

— Это все еда, которой они тут кормят. Все несвежее и одинакового кислого вкуса.

Когда я не ответила, Хулань продолжила жаловаться.

— Вань там, — она указала на город, — еще хуже. Там грязно и парит, как во вшивой помывочной. Вонь от сточных вод такая, что жжет в носу.

Подобные разговоры не избавляли меня от тошноты.

По вечерам курсанты и их наставники возвращались в монастырь на ужин. Мы ели все вместе в большой столовой, но американцы, чей пот капал прямо им в тарелки, предпочитали привычные блюда. Все остальные перешептывались, говоря, что не стоит в такую жару поглощать столько тяжелой пищи. Смотреть на это было просто невыносимо.

Хулань и Лун Цзяго ели с нами и Вэнь Фу. Помню, как часто размышляла о том, как муж приятельницы отличается от моего. Он был старше Вэнь Фу по меньшей мере лет на десять и благодаря более высокому рангу имел намного больше власти. Но никак не давал этого понять.

Однажды вечером мы слышали, как Хулань бранит Цзяго, запрещая ему что-то есть, потому что у него болел живот. Потом она во всеуслышание объявила, что нашла книгу, которую потерял ее рассеянный муж, а в другой раз сказала, что стирала его грязное белье, но пятно на штанах так и не отмылось.

Слыша все это, мы с Вэнь Фу смотрели на Цзяго в ожидании взрыва. Муж как-то рассказывал мне, что капитан очень вспыльчив и однажды швырнул стул в другого пилота, едва не попав тому в голову. Но когда Хулань ругала его, Цзяго ни разу не выказал ни гнева, ни стыда. Мне казалось, что он просто ее игнорирует, продолжая есть и лишь хмыкая в ответ на каждую ее новую ремарку.

Если бы Вэнь Фу волен был запретить мне видеться с Хулань, он обязательно бы так и сделал, более чем уверена. Но как он мог противиться моей дружбе с женой начальника? Поэтому, чтобы как-то исправить такое положение дел, он часто говорил про Хулань гадости.

— Такая женщина хуже шлюхи и злобного духа лисицы, потому что в ней смешано то и другое. Я предпочел бы, чтобы моя жена умерла, чем превратилась в нечто подобное.

Я ничего не отвечала, но втайне завидовала Хулань. Ее муж обращался с ней так мягко, хотя она и не была ему хорошей женой. Но не скажу, что восхищалась Цзяго. Он проявлял слабость на людях, и это вызывало у меня жалость. Правда, тогда еще я не знала правды об их браке, не знала, почему он позволял ей вести себя так, как она хотела.

После ужина мужчины, и китайцы, и американцы, оставались в холле и играли в карты. Если мы, женщины, выходили на улицу, чтобы подышать воздухом, к нам тут же слетались с победным и радостным звоном тучи комаров и загоняли нас обратно. Мы наблюдали за игрой и вдыхали дым от сигарет и сигар, запах пота иностранцев и китайского виски.

Благодаря этим наблюдениям я узнала, что мой муж пользуется популярностью у товарищей. Ему всегда занимали место за столом, поближе к вентилятору, и предлагали сигарету или выпивку. Вэнь Фу вознаграждал эти знаки внимания громким смехом и хлопаньем ладонью по столу. Тогда другие мужчины тоже смеялись и стучали по столу вместе с ним.

Однажды Вэнь Фу вскочил и громко сказал:

— Хотите знать, чему меня научил сегодня американский инструктор?

Когда двое других мужчин стали подбадривать его криками и хохотом до слез, он выпятил грудь, упер руки в бедра, стал покачиваться взад и вперед и лепетать что-то нечленораздельное.

Я заметила, как его дерзость и лихость раззадоривают других мужчин, как им хочется следовать его примеру. Он вел себя так, словно уже был прославленным героем, который никогда не терпит поражений, с какой бы опасностью ни сталкивался. А те, кто находился рядом, верили, что, общаясь и веселясь вместе с ним, станут похожи на него.

Но Вэнь Фу мог и испугать их,