— По нынешним временам все возможно, — произнес он с отменным дикторским выговором и пожал плечами. — Даже дьявол может бродить по улицам Лимы и разъезжать в маршрутках. Кстати, насчет дьявола: я слышал, Фончито, у тебя был интересный разговор с падре О’Донованом. Да, с тем самым, у которого приход Бахо-эль-Пуэнте, с кем же еще. Так, значит, вы поладили?

— Он тебя разыгрывал, неужели ты не поняла, Лукреция? — заверил дон Ригоберто. — Я так понимаю, старая шутка снова пришла ему в голову в маршрутном такси. Совершенно невозможно, чтобы этот Торрес упоминал про Пепина. Он просто над тобой подшутил. Он смеется над нами с самого начала этой истории, вот в чем правда.

— Ты бы так не говорил, если бы видел его лицо, Ригоберто. Думаю, я знаю мальчика достаточно хорошо, чтобы понимать, когда он лжет, а когда говорит правду.

— Вы знаете падре О’Донована, сеньор?

— Иногда по воскресеньям захожу послушать его мессу, несмотря на то что его приход достаточно далеко от моего дома, — ответил Эдильберто Торрес. — Я отправляюсь на эту прогулку, потому что мне нравятся его проповеди. Проповеди умного, просвещенного человека, который говорит для всех, а не только для верующих. Во время вашей беседы тебе так не показалось?

— Я никогда не слышал проповедей падре О’Донована, — уточнил Фончито. — Но конечно, он показался мне очень умным человеком. Он знает жизнь, а уж тем более — религию.

— Тебе стоило бы его послушать, когда он вещает с кафедры, — посоветовал Эдильберто Торрес. — Особенно теперь, когда ты заинтересовался вопросами духовности. Падре О’Донован красноречив, изыскан, и слова его исполнены мудрости. Вероятно, он один из лучших церковных ораторов. Ведь священная риторика, столь почитаемая в былые времена, давно уже пребывает в небрежении.

— Но он вас не знает, сеньор, — осмелился заметить Фончито. — Я говорил о вас с падре О’Донованом, и он даже не знает, кто вы такой.

— Для него я не больше чем еще одно лицо среди прихожан его церкви, — спокойно возразил Эдильберто Торрес. — Лицо, затерянное среди других лиц. Как здорово, что ты увлекся религией, Фончито. Я слышал, ты посещаешь кружок, в котором раз в неделю читают Библию. Тебе нравится?

— Не лги мне, родное сердце, — ласково пожурила пасынка донья Лукреция, пытаясь скрыть замешательство. — Такого он не мог сказать. Невозможно, чтобы сеньор Торрес знал о вашем кружке.

— Он даже сказал, что на прошлой неделе мы закончили читать Бытие и перешли к Исходу. — Теперь лицо мальчика выражало тревогу. Он тоже растерялся. — Клянусь тебе, он знал даже такие подробности. Я и сам был очень удивлен.

— Тут нечему удивляться, Фончито, — улыбнулся Эдильберто Торрес. — Ты мне очень понравился, поэтому мне интересно знать, как идут твои дела в школе, в семье, да и вообще. Поэтому я стараюсь следить за тем, что ты делаешь и с кем общаешься. Это просто проявление моей заинтересованности. Не нужно искать пятый угол, если их всего четыре. Слышал такое присловье?

— Я разберусь с ним, когда он вернется из школы! — рявкнул дон Ригоберто, внезапно впадая в ярость. — Фончито не может и дальше вот так с нами играть. Я уже устал от этих вечных небылиц.

Ригоберто мрачно прошел в ванную и окатил лицо холодной водой. На душе у него было неспокойно, возникло предчувствие беды. Он никогда не верил, что судьба человека написана заранее, что жизнь — это сценарий, который человеческие существа разыгрывают, сами того не ведая, однако после злосчастной свадьбы Исмаэля и таинственных появлений Эдильберто Торреса в жизни Фончито дону Ригоберто стало казаться, что он различает в своей судьбе признаки предопределенности. Могут ли дни его жизни быть заранее уготованной последовательностью, как полагают кальвинисты? Но худшее было в другом: в тот злосчастный вторник проблемы в его семье только начинались.

Сели обедать. Ригоберто и Лукреция молча, с похоронными лицами и без всякого аппетита ковырялись в салате. Как вдруг в столовую, не спрашивая разрешения, ворвалась Хустиниана:

— Сеньор, вас просят к телефону. — Служанка была взбудоражена, глаза ее сверкали огнем, что бывало с ней только в исключительных случаях. — Господин Исмаэль Каррера, собственной персоной!

Ригоберто выскочил из-за стола. Натыкаясь на мебель, перебежал в свой кабинет.

— Исмаэль? Это ты, Исмаэль? Откуда ты звонишь?

— Отсюда, из Лимы, откуда же еще. — Друг и бывший начальник отвечал так же беззаботно и жизнерадостно, как и в предыдущий раз. — Мы вернулись вчера, и нам не терпится вас повидать. Но, Ригоберто, нам с тобой так много всего нужно обсудить — почему бы нам не встретиться один на один, немедленно? Ты обедал? Тогда давай выпьем кофе. Да, прямо сейчас, я жду тебя дома.

— Бегу, — автоматически ответил Ригоберто. «Что за день, что за день!»

Он больше не притронулся к еде и выскочил из дому, точно подхваченный ураганом, пообещав Лукреции вернуться поскорее и пересказать все новости. Возвращение друга, виновника всех его конфликтов с близнецами, заставило Ригоберто позабыть о разговоре со следственным судьей и о новом появлении Эдильберто Торреса в маршрутке Лима — Чоррильос.

Так, значит, старикан с молодой женой наконец-то завершили свой медовый месяц. Действительно ли он в курсе событий, правда ли, что Клаудио Арнильяс ежедневно докладывал ему обо всех проблемах, которые доставляет преследование гиен? Ригоберто был готов к откровенному разговору: он скажет, что уже, пожалуй, хватит, что с того дня, когда он согласился быть свидетелем на свадьбе, его жизнь превратилась в судебно-полицейский кошмар, что Исмаэль должен немедленно заставить Мики и Эскобиту прекратить свои происки.

Однако, когда Ригоберто вошел в большой неоколониальный дом в Сан-Исидро, Исмаэль и Армида приняли его с такой сердечностью, что от его решимости не осталось и следа. Он был поражен спокойствием, довольством и элегантностью этой пары. Исмаэль был одет по-спортивному, на шее шелковый платочек, сандалии облегали его ступни как перчатки, кожаная куртка гармонировала с рубашкой с воротником-стойкой; лицо было веселое, гладко выбритое, и исходил от него легкий аромат аниса. Но еще более разительно переменилась Армида. Казалось, ею только что занимались умелые парикмахерши, визажистки и маникюрши. Из брюнетки она превратилась в шатенку, вместо ровных волос появилась элегантная волнистость. Наряд ее состоял из легкого костюма в цветочек, лиловой шали на плечах и того же цвета туфель на среднем каблуке. Все в ее облике — ухоженные руки, выкрашенные бледно-розовым лаком ногти, сережки, золотая цепочка, брошь на груди и даже раскованность манер (приветствуя Ригоберто, Армида подставила щеку для поцелуя) — все было из арсенала дамы, жизнь которой проходит среди светских образованных, состоятельных людей, привыкшей следить за своим телом и костюмом. На первый взгляд в Армиде не осталось и следа от домашней прислуги. Что же, она посвятила послесвадебные месяцы в Европе изучению хороших манер?

Когда исчерпали себя первые приветствия, все трое перешли в маленькую гостиную при столовой. Широкое окно выходило в сад, где росли бугенвиллеи, кротон, герани и бругмансия. Ригоберто заметил рядом со столиком, на котором стояли чашечки, кофейник и поднос с печеньем и пирожными, несколько пакетов, коробок и коробочек в изящной упаковке, украшенных причудливыми бантиками. Это что, подарки? Да. Исмаэль и Армида привезли подарки для Ригоберто, Лукреции, Фончито и даже для Хустинианы в благодарность за их хорошее отношение к новобрачным: рубашки и шелковая пижама для Ригоберто, блузки и платки для Лукреции, спортивная форма и кроссовки для Фончито, передники и сандалии для Хустинианы — это не считая ремешков, подтяжек, запонок, записных книжек, блокнотиков ручной работы, гравюр, шоколадок, книг по искусству и фривольного рисунка, который можно было повесить в ванной или над ложем любви.