– Но то, что они сделали с ней, – это преступление против души!

С губ девушки сорвался стон.

– Я просила братика, – прошептала она.

Саймон склонился над ней, одновременно обрадованный и обеспокоенный:

– Что вы сказали?

– На Рождество я попросила братика. Но у моей матери больше не могло быть детей. И дедушка с бабушкой подарили мне собаку. Его звали Тенор. Он лаял так, будто хотел что-то сказать.

Саймон радостно улыбнулся. Он испытал такое облегчение, что даже заплакал.

– Говори, девочка, говори! Расскажи, кто ты. Скажи нам, что у них ничего не получилось.

Лорен опустилась на колени перед кроватью и взяла Саймона и Валерию за руки. Девушка между тем слабым голосом продолжала:

– Тенор всегда был со мной. Когда я ходила в школу или ездила на велосипеде к старому Рико, он всегда был рядом. Ночью он спал на пороге моей комнаты. И со временем научился открывать дверь. Когда в доме становилось тихо, он приходил ко мне. Он знал, что шуметь нельзя. За столом я потихоньку отдавала ему все, что не хотела есть. Это выводило из себя маму.

– Сколько тебе сейчас лет? – спросил Саймон.

– Двадцать.

– Ты помнишь о том, что много путешествовала по миру, или о том, что ты была замужем?

Припухшие веки Валерии распахнулись шире.

– Замужем? – повторила она недоверчиво. – Господи, нет. Я слишком молода. Но когда-нибудь я, конечно, выйду замуж. Когда встречу своего мужчину.

Саймон вздохнул с облегчением. Он начинал верить, что худшего не случилось.

– Она выдержала, – прошептала Лорен.

Ощущая напряжение и страх своих собеседников, Валерия сделала над собой усилие, пытаясь рассмотреть их лица, но льющийся с потолка свет слепил глаза.

– О чем вы говорите? – спросила она. – Что со мной было?

– Они пытались получить желаемое против вашей воли, – зло сказал Саймон. – Пытались открыть канал, соединяющий вашу душу и ту, с которой вы связаны. Но похоже, что у них ничего не вышло.

Валерия повернула голову вправо, потом влево.

– Мне хочется пить, – сказал она. – И очень жарко.

Лоран повернулась и взяла графин, стоявший тут же, на прикроватном столике. Она наполнила стакан, и Валерия залпом его осушила.

– Спасибо, – сказала девушка, откидываясь на подушку. – Все как в тумане, – продолжала она. – Я ничего не помню. Хотя нет, помню, как меня привязывали, но потом – чернота. До этой самой минуты.

– Дженсон на все готов, лишь бы получить контроль за вашим мозгом. Он попытался разбудить память о ваших прошлых жизнях. И воспользовался для этого непонятно кем изобретенной машиной.

– И вы считаете, что это не сработало?

– Думаю, что нет, – ответил Саймон. – У вас нет симптомов, свидетельствующих о раздвоении личности. Ваша память сохранила целостность.

– И все-таки этот аппарат работает, – сказала Валерия.

Лорен и Саймон в недоумении переглянулись.

– Откуда вы знаете? Вам приходилось видеть эту машину? – спросила Лорен.

– Ну, не именно эту, другую. В другом месте. И я видела результат.

Однако Валерия не могла продолжить: согнувшись пополам, она закашлялась. Перевернувшись на бок, она подтянула колени к груди и затихла. Ей вспомнилось, каково пришлось Петеру после эксперимента. Как и он, она чувствовала себя обессиленной, ей было также трудно сконцентрироваться.

– А где эта другая машина? – спросил Саймон.

– Ее больше нет.

– Вы говорили об этом Дженсону? – спросила Лорен.

Валерия отрицательно помотала головой.

– Он не должен знать об этом, – отрезала Лорен. – Если он узнает, что другая машина сработала, то будет снова и снова экспериментировать со своей…

– Во второй раз нам не удастся ее защитить, – сказал Саймон. – У нас просто не хватит сил.

Профессор Дженсон пересматривал пожелтевшие, кое-где тронутые огнем страницы так бережно, словно это были драгоценные средневековые манускрипты. Пальцем в хлопчатобумажной перчатке он водил по начертанным синими чернилами строчкам, которые пострадали не только от огня, но и от времени. Часто, чтобы не упустить ни единого слова, он прибегал к помощи лупы. Каждый фрагмент этих текстов был загадкой. Дженсон сожалел, что в его распоряжении так мало материалов – только эти вот отрывки. Некоторые фрагменты документов, судя по всему первостепенной важности, были столь неполными, что понять, о чем в них говорилось, не представлялось возможным.

Он был один в зале, где несколькими часами ранее прошел эксперимент с участием Валерии Серенсы. Теперь Дженсон пытался сделать выводы. Положительным моментом, как для него, так и для девушки, было то, что она не сошла с ума и не пыталась свести счеты с жизнью. Но сделать следующий шаг на пути к цели – определить, отразилась ли стимуляция под гипнозом на деятельности коры головного мозга, – Дженсон не мог. Из фрагментарных записей Дестрелей было непонятно, какие результаты он должен получить. И Дженсон снова и снова перебирал сохранившиеся тексты отчетов, пытаясь определить критерии успешного окончания эксперимента.

На длинных лентах миллиметровой бумаги были зафиксированы ритмы мозговой активности Валерии на протяжении всего эксперимента. На каждом этапе стимуляции прочерченные электроэнцефалографом тонкие линии показывали резкие колебания потенциалов, которые тут же компенсировались. Что бы это могло означать? Дженсон не понимал изобретенного Дестрелями алгоритма. Через равные промежутки времени он обращался и к заметкам Гасснера. В число их достоинств входили синтетичность и ясность изложения. Было очевидно, что Гасснер внимательно изучил материалы Дестрелей – до Дженсона только он предпринял попытку докопаться до сути сделанного погибшими учеными открытия.

Дженсон потратил годы, чтобы разобраться в привезенных из Шотландии документах. Но сейчас, с помощью медиумов, а теперь и Валерии, он планировал значительно ускорить свою работу. Имея начало уравнения и представляя результат, он намеревался восстановить недостающие части.

Нигде в записях ученых не шла речь об эффекте, оказываемом стимуляцией. В его распоряжении была единственная фраза Гасснера, одна из последних, записанных им перед самоубийством, в которой упоминалась сильная головная боль и проблемы со зрением. На Дженсона нахлынуло чувство собственного бессилия. Он отложил документ и вздохнул. Он возлагал огромные надежды на этот эксперимент с Валерией, но теперь, так и не увидев конкретных результатов, упал духом. Десять лет жизни он потратил на изучение экстрасенсорных способностей медиумов, которые на него работали. Они от природы обладали способностью управлять чувствами, которые ему удавалось лишь зафиксировать с помощью огромного арсенала техники, каждый день демонстрировавшей переделы своих возможностей.