– Вы вгоняете меня в краску, Тафири-миир, – Лаи опустил глаза. – Не такой уж я эрудит. А что касается Марса, то там я проявил такую безответственность, что мне до сих пор неловко перед моими коллегами с Земли.

– Вы истинный представитель рода Лаи, – ректор потёрся щекой о его щёку, что, как уже знали земляне, заменяло на этой планете этикетный поцелуй. – Я не принимаю возражений против тоста за вас.

В воздух поднялись бокалы; взлетели брызги пены. Барнардцы не чокались, а дули на бокал, и Лика с Патриком последовали их примеру. Они сидели у того же конца стола, поблизости от ректора. На Лике была новая сиреневая блузка, волосы перехвачены ниткой цветных стеклянных бус, которые вчера прислал ей лично ректор – барнардский обычай не только настаивал на женских украшениях, но и считал их абсолютно уместным официальным подарком в любой ситуации. Коннолли был всё в том же прокатном костюме и уже успел свыкнуться с обязательным головным убором. Банкеты на конференциях – тот недолгий миг для любого, кто имел дело с наукой, когда всё кажется прекрасным и естественным, а главное, заслуженным.

– За Вика! – сказал Коннолли. Лика ответила ему улыбкой. Их руки с бокалами скрестились.

У зеленопенного фой-ири был освежающий ягодный вкус, однако напиток вскоре обнаружил своё коварство. Лика вдруг почувствовала, что существует как бы отдельно от окружающего мира; понимая чужую речь и отвечая на чьи-то реплики, она тем не менее воспринимала остальных словно сквозь сияющий кокон из прозрачной, но эффективно заглушающей чувства ваты; свет сделался ярче, восприятие красок обострилось. Сидевший в каких-то полутора метрах от неё Лаи вдруг очутился страшно далеко и оттуда, издалека, улыбнулся ей и поднял бокал. Не понимая, на каком расстоянии она находится, Лика встала со стула и потянулась к нему чокаться, в нарушение всех барнардских обычаев, но не дотянулась. У неё закружилась голова, и она оперлась рукой о стол. И тут о её бокал звонко ударилось что-то ещё. Треклятая Майя Лоуренс (откуда она тут взялась?) приняла движение Лики на свой счёт и поспешила ответить взаимностью.

– Будем! – глупо хихикнула Майя. Вот жаба, мелькнуло в голове у Лики, горазда говорить гадости о барнардцах за глаза, а напиться на их банкете – милое дело. Зависнув над столом в акробатической позе, она подтвердила по-английски:

– Будем! За Киплинга!

С наслаждением увидев, как оторопела Майя, Лика громко процитировала:

– Несите бремя белых, –

Сумейте все стерпеть,

Сумейте даже гордость

И стыд преодолеть!

– Лика, тебе уже хватит, – Патрик подёргал её за юбку. Он говорил ещё что-то, пытаясь её вразумлять, но поскольку сам был под воздействием фой-ири, ничего особо вразумительного не выходило. Лика оторвала руку от стола, пошатываясь, выпрямилась, издевательски послала Майе воздушный поцелуй и залпом осушила бокал. Ей сделалось весело; огромная темнокожая Майя, сидевшая между двумя крошечными барнардцами, обиженно поджала губы и тронула локоть соседа справа от неё – черноволосого, как Дафия, худощавого профессора с эмблемой фаарского университета на жилете, и тот, поняв её без слов, схватил бутылку и налил ей новую порцию. Сжав в руке бокал с переливающейся через края пеной, Майя поднялась во весь свой баскетбольный рост, отпихнула ногой стул и принялась басом декламировать из Эмили Дикинсон.

Началось всеобщее веселье. Барнардцы поняли только то, что их гости, следуя какому-то своему обычаю, читают стихи, и с энтузиазмом присоединились к декламации, хотя никто из землян не разбирал ни единой фразы на их языке – земной слух воспринимал лишь придыхания с рваным ритмом. Лике было жарко; воздух светлыми волнами плавился в глазах. Ей срочно было надо в туалет. Отодвинув Патрика, глянувшего на неё осоловелыми глазами, она выбралась из-за стола.

Расстояние до двери показалось ей бесконечным, а коридор оглушил тишиной. Освещение в фойе было пригашено – рабочий день давно окончился. Не без усилий переставляя ноги – цветные изразцовые плиты пола вели себя чудно, прикидываясь крутой лестницей, ведущей вниз, – Лика добрела до нужной двери. Похоже, напиток обладал ещё и мочегонным действием. За всё время конгресса она так и не поняла, женский ли это туалет и раздельные ли уборные у барнардцев. К счастью, там никого не было, и кабинки плотно затворялись. Испытав неимоверное облегчение, она одёрнула на себе одежду, выбралась из кабинки и ополоснула лицо холодной водой. Украшение из бус свалилось с её головы в раковину, она машинально подобрала его и сунула в карман. В зеркале кто-то чужой с распущенными светлыми волосами пялился на неё из космической дали. Встряхнувшись и усилием воли вырвавшись из липкого сияния, она переступила порог и снова оказалась в фойе.

Она замерла, пытаясь вспомнить дорогу обратно в банкетный зал, и тут почувствовала, что в фойе она не одна. В тусклом розоватом свете лампы она различила маленькую фигурку в шортах и пилотке, стоящую у стены.

– Как вы себя чувствуете? – спросил барнардец по-английски, и она поняла, что это Лаи.

– Странно, – честно призналась она. – У нас такой напиток никто бы не разрешил производить.

– Это с непривычки, – дружелюбно сказал Лаи. – Не думаю, что он вреднее вашего коньяка.

Он шагнул к ней и подхватил её под локоть.

– Выйдем в сад? – предложил он. – На воздухе вам станет легче.

Почти ничего не соображая, Лика последовала за ним. Они спустились в лифте на первый этаж и вышли через стеклянные двери. Над университетским парком уже сгустилась тьма; в листве деревьев горели розовые шары фонарей. Здешние ночи были совсем не холодные – лишь от пруда поднималась еле заметная свежесть. Лика слышала, как хрустит под сапогами Лаи влажный гравий дорожки. Гул большого города сюда почти не долетал; во мраке пищали какие-то мелкие животные – то ли птицы, то ли цикады.

– Вы дразнили эту женщину, – вдруг сказал Лаи. – Зачем?

– Она дура, – сердито отозвалась Лика. – Дура и паразитка.

– Она старая, – укоризненно возразил Лаи. – Не стоило.

– Наши старики, в отличие от ваших, доживают до состояния, которое называется «маразм».

– Всё равно не стоило, – он показал в сторону беседки под завесой из плюща, в которой неярко светился фонарь. – Посидим немного здесь.

Выпустив её руку, он приподнял плющ и проскользнул внутрь. Лика вошла следом за ним и опустилась на скамью. Лаи сел рядом с ней.

– Вы улетаете послезавтра? – спросил он. Лика не сразу поняла, о чём он спрашивает; перебрав в затуманенном фой-ири мозгу дни барнардского календаря, она проговорила:

– Да, по-моему.

– Послезавтра… – с мягкой грустью проговорил он, а затем бросил на неё быстрый взгляд своих подведённых чёрных глаз. – Я другие стихи Киплинга больше люблю, не эти.

– Вы знаете Киплинга? – от потрясения у Лики перехватило дыхание. Лаи откинулся назад на скамье и отчётливо, почти без акцента прочёл: