– Нет… К грамотности нет. А вот содержание… – памятуя исход прошлогоднего педсовета и продемонстрированные Митей Юговым чудеса казуистики и ораторского искусства, директор был очень осторожен в формулировках. И уж тем более – в обвинениях.

Митя держал паузу.

– Что это? – наконец нежно спросил он Митю Югова, ткнув пальцем в рифмованные столбцы.

– Поэма. Или, если быть точным, – произведение советского поэта.

– Так, значит, ты, Югов, поэт?

– Да. Я знаю все стихотворные размеры, перечислить? – У Мити в глазах запрыгали черти, но он их быстро приструнил и продолжил очень серьёзно: – И неплохо рифмую. И написал стихотворное произведение на соответствующую тему. О герое Великой Отечественной войны – воине Советской Армии. Значит, я – поэт.

– Советский? – аккуратно уточнил директор.

– Непременно. Поэт, являющийся гражданином Союза Советских Социалистических Республик, не может быть никем иным, как только и только советским поэтом.

– Дмитрий! Но ты же не член союза писателей! – директор схватился за последнюю надежду.

Митя Югов тщательно – с чувством, с толком, с расстановкой, – перечислил директору школы советских поэтов, не являвшихся членами союза писателей. Директор схватился за голову и отправил выпускника Югова за дверь. Хотя явно хотел отправить куда подальше.

За сочинение Митя получил две оценки: «отлично» – за грамотность и «хорошо» – за содержание. Ему аплодировала вся школа.

И этот же мальчик-отличник промышлял игрой в преферанс на деньги. Что тут скажешь…

После школы Югов не стал поступать в институт, чем привёл своих интеллигентных родителей чуть ли не в шоковое состояние. Хотя они к его выходкам были уже давно приучены. Лет с шести, когда он первый раз ушёл из дому. Вернее – из детского сада. Путешествовать. В девять лет он хотел улететь «к бениной матери из этой страны» на вертолёте с педальным приводом. И, что характерно, – вертолёт построил. Что с того, что тот не полетел?.. В десять – реконструировал Бородинскую битву: из пластилина, спичек, картона, красок и бог знает чего ещё. На огромном листе фанеры, занимавшем чуть не всю его комнату. Пластилиновые солдатики всех родов войск, как наших, так и французских, были воспроизведены с ювелирной точностью. Родители очень гордились, восхищались талантом и потому перепрыгивали через всю эту «панораму», терпя неудобства и даже не заговаривая ни о какой художественной школе: Митеньку уже однажды отдали в музыкальную – хватало воспоминаний. А потом он всю эту красоту подпалил. Потому что война есть война, так что и реконструкция войны – дело натуралистическое. Ну, и потому что надоело. Потушил, конечно, насладившись видом пылающих «редутов». Родители были в шоке. В четырнадцать стал чемпионом Москвы по акробатическому рок-н-роллу. И бросил это дело. Чтобы пойти на карате. В пятнадцать – нарастил мускулатуру при помощи простого железа и своего невероятного упрямства. Талантов и энергии ему было отвалено столько, что хватило бы на десятерых. Но именно поэтому он никак «не мог определиться». Так говорили родители. Сам он не понимал, почему это нельзя заниматься всем сразу? Многие и многие из тех, кто «занимался своим делом» казались ему туповатыми и убогими. «Гордыня». Так говорил Митин отец. Какая же тут гордыня, если такой талантливый юноша не поступает в институт? Ах, особая, извращённая форма гордыни? Может быть, может быть… А, может быть, свой путь? Отец махнул рукой. «Делай, что хочешь».

Митя немного поработал в какой-то конторе… программистом. И отправился в армию. Продемонстрировав не раз и не два и там своё умение выходить из любых жизненных ситуаций с честью и пользой для себя. Ну, например, организовал ремонт солдатской столовой в обмен на обещание демобилизовать его точно в день приказа. Ремонт, как и было обещано младшим сержантом срочной службы Юговым, был завершён в срок. А вот с отпущением на гражданку в день приказа его попытались «кинуть». Типа, каждый сверчок знай свой толчок. Каждый. Но только не Югов. Чуть не совершивший военный переворот в части, чтобы вырвать обещанное. Вырвал, не сомневайтесь. Ещё и лекцию офицерам о чести напоследок прочитал. И ему не только за это ничего не было, но ещё и со слезами провожали. Не то раскаяния, не то облегчения.

Вернулся домой и поступил в институт. Чтобы бросить. И тут же поступить в другой. Чтобы вскоре бросить и его. Знание давалось ему настолько легко, что просиживать штаны «по программе» он не просто не видел смысла, а не мог физически. Любой застой претил его натуре. Поэтому он перешёл в режим прослушивания лекций. По истории религий – в одном ВУЗе. По русскому и литературе – в другом. По философии – в университете. «А диплом?!» – недоумевала мать. «Наша крыша – небо голубое», – напевал сын – и отправлялся на год с геологоразведочной партией простым рабочим на просторы Средней Азии.

Что касается женщин – тут Сашкины предположения были недалеки от истины: Митя Югов не только не противоречил, но и весьма потворствовал своей мужской природе. Азарт плейбоя сочетался в нём с изысканным обаянием, против которого не могли устоять дамы всех возрастов, конфессий и матримониального статуса. И всё бы им масленица, если бы не абсолютный Митин космополитизм в отношении гендерных алгоритмов и врождённое Дао души. Приручить Дао? Нонсенс. Лишь «меч Дао» с устойчивым успехом приручал юных и не очень фемин, стремящихся если не прильнуть, так хоть прикоснуться к источнику не понятной для них силы.

«И кто сказал, что Сатана – мужчина? Подопытные Мефистофель, Асмодей, Воланд – нормальные такие мужики-бесы среднего возраста. А Сатана – точно одинокая баба в вечном поиске…»

Просто девушки сменялись просто девушками, частенько сосуществуя параллельно. Потом, когда от круговорота стало подташнивать, Югов решил создать «семейный очаг». Точнее – охотничью заимку – ну, то есть место, откуда можно поглядывать в мир через слюдяное окошко, вспоминая о богемском хрустале. Завёл себе постоянную девушку – на пару лет годами старше себя, тихую и неприметную. Квартиру обставил, девушку приодел, девственности лишил – к двадцати семи годкам она так и не удосужилась от неё избавиться. Девица была до одури покорная: если Митя назначал встречу и опаздывал, а хотя бы и на пару часов, она терпеливо его дожидалась, не сходя с условленного места. Сидела и книжицу читала. А когда не ждала – пела в церковном хоре. Он и сам немного поучаствовал – просто обожал приобретать новый опыт (или ставить опыты на себе?): у него оказался прекрасный, что называется – бархатный, баритон.

Изменял ей Митя направо и налево, а также вперёд и назад, вовсе за измену это не считая. Он её обеспечивает, заботится, она – горя не знает, чего ещё? А то, что он творит за порогом очага – в групповых оргиях участвует, с андеграундом травку по подвалам курит или устройством жизни всех доставшей своими несчастьями упрямой старухи Юговой занимается, – её не должно волновать. Её и не волновало.

Преданная, как собака, с той разницей, что, в отличие от маленького ещё «старика» Фёдора, не позволяла себе приблизиться к «хозяину» без разрешения. Такая это была странная девушка.