7 июля 1445 года. Суздаль, военный лагерь Улу-Мухаммеда

Хан поволжской Орды чем-то напомнил Василию дядюшку Юрия Дмитриевича: ухоженная окладистая бородка в три ладони длиной – каштановая, из мелких кудряшек; морщинистое светлое лицо, крупный нос, большие голубые глаза под густыми бровями. Правитель сидел перед парусиновым шатром в обитом бархатом складном походном кресле, накинув на плечи крытый шелком халат с собольей опушкой. Под халатом были видны шелковая же рубаха и атласные штаны.

– Великий князь московский Василий Васильевич к тебе с визитом, досточтимый хан! – громко объявил воин, швырнув связанного пленника к ногам господина, и все стоящие окрест ордынцы громко расхохотались над удачной шуткой.

– Давно хотел свидеться, Василий Васильевич, – зевнул с высоты своего кресла хан Улу-Мухаммед. – А ты все не едешь и не едешь. Подарков не везешь, милостей не просишь. Невежливо.

Василий, лежа на боку, уткнувшись носом в колючую кошму, промолчал.

– Но сегодня, Великий князь, ты, прямо скажем, навестил нас на диво удачно… – и Улу-Мухаммед кивнул стоящему слева от кресла весьма знатному, судя по роскошным доспехам с воронеными пластинами, эмиру с бритым лицом: – Фетох-бек, сделай милость. Сволоки сего несчастного к воротам Суздаля, покажи горожанам и скажи, что мы взяли Москву, что Великий князь у нас в плену, и вели им открыть ворота. Станут упрямиться, пообещай отрубить ему голову прямо у них на глазах.

– Да, всемилостивый господин, – поклонился бек, взял московского государя за шиворот и потащил к городу.

Вернулся он уже один и весьма хмурый.

– Суздальцы отказались сдаваться, мудрейший из ханов, – мрачно ответил Фетох-бек. – Они сказывают, что сражаются не за Москву, а за свою свободу. И мне показалось, они зело обрадовались, когда я пообещал отрубить Василию голову.

– Тогда где он?

– Прости, великодушный и прозорливый, но таскать московского князя за собой очень тяжело. Я велел отогнать его к остальным пленникам.

– Государь большой державы, мой храбрый воин, это удачная добыча, – наставительно проговорил ордынский хан. – Если за города обычно платят выкуп по пять тысяч рублей, то за Великого князя можно истребовать все пятьдесят. У русских много золота. Мно-ого… Но даже они не раскошелятся ради дохлой тушки.

– Я велю отделить Великого князя, развязать ему ноги, кормить со своего стола и перевозить в телеге с дорожными припасами, – сделал вывод ордынский царедворец.

– Ты всегда был умным советником, Фетох-бек, – улыбнулся Улу-Мухаммед.

– И потому я должен честно сказать тебе, о премудрый, пусть даже рискуя обрушить твой гнев на мою несчастною голову, что твоя непобедимая бесчисленная конница…

– Да знаю, знаю, советник! – поморщился правитель Орды. – Моя конница сожрала всю траву на три дня пути окрест, сожрала все зерно из деревенских амбаров, всю репу и брюкву из погребов, все сено из стогов, все яблоки, посевы и даже молодые ветки на деревьях, и если мы не отступим сегодня, то завтра скакуны начнут дохнуть с голоду. Ступай к воротам и скажи суздальцам, что я снисхожу к их мольбе. Пусть присылают в Нижний Новгород переговорщиков. Если сей город принесет мне клятву верности, то взамен я согласен даровать их жителям свободу… Уж не знаю, что именно они здесь называют этим забавным словом?

– Обычно о свободе сказывают, когда желают сохранить собственный суд и скидку от податей, – высказал свое мнение ханский советник.

– От посольства узнаем, – не стал вдаваться в подробности ордынский хан и махнул рукой: – Вели отступать. В конце концов, мы уходим не с позором. Нам есть что показать новгородцам по возвращении домой.

* * *

Спустя три дня Нижний Новгород, встречающий радостным колокольным перезвоном вернувшегося из похода повелителя, мог насладиться невероятным, редкостным зрелищем: за одетым в парадный доспех ханом Улу-Мухаммедом, едущим впереди своего войска на высоком белоснежном жеребце, бежал на привязи Великий князь Василий Васильевич, в одной рубашке, босой и с непокрытой головой, да еще и с тяжелой осиновой колодкой на натертой до крови шее.

17 июля 1445 года. Углич, княжеский детинец

После обеда князь Дмитрий Юрьевич любил почитать. Он выходил в яблоневый сад, разбитый под северной стеной, садился там в кресло, раскатывал одну из дешевых книжонок, столь активно проклинаемых христианскими волхвами – «Повесть о старике и царской дочке», «Сказ про Петра и Февронью» или «Как Святогор жену сыскал», – и без спешки погружался в волшебные миры приключений, чудес и нежданных хитростей.

О том, что князь был «книжником», знали все, и потому он много раз слышал попреки по поводу того, что «тратит свой разум» на подобное позорное чтиво – вместо того чтобы постигать Священное писание[32]. Но что тут поделать – появившееся в юности увлечение оказалось сильнее его христианских убеждений.

В этот час никто не смел тревожить покой молодого правителя – и потому князь Дмитрий по прозвищу Шемяка сильно удивился, когда его уединение нарушила целая толпа взъерошенных смердов и не менее неопрятных бояр во влажных рубахах и запыленных дорожных плащах.

Угличские холопы пытались гостей остановить – но безуспешно. Не саблями же на знатных гостей замахиваться!

Среди толпы Дмитрий Юрьевич узнал князя Петра Воротынского, недовольно поморщился, скрутил берестяной свиток, отложил на стол к кувшину кваса и вскинул руку:

– Хватит спорить! Пропустите их, раз уж случилась такая спешка!

Знатные гонцы склонились перед князем:

– Долгие лета тебе, Дмитрий Юрьевич! Сбирайся скорее, в Москве ты надобен!

– Зачем? – не понял князь Шемяка.

– Рази ты не слышал о сече под Суздалем, княже? Наш государь ныне в плену!

– И что?

– Ты брат двоюродный нашего государя, княже! Так, выходит, ты ныне самый старший из всех родов княжеских. И получается, по любому праву наследному отныне тебе трон великокняжеский принадлежит!

– У Василия Васильевича есть сыновья, – пожал плечами князь Дмитрий.

– Младенцы, княже! – воскликнул Петр Михайлович.

– Пусть за ними присмотрит любимчик Софьи Витовтовны, наш брат князь Михаил Верейский.

– Он сгинул в сече.

– Тогда другой любимчик, князь Серпуховской.

– Он сгинул в сече.

– Тогда князь…

– Они все сгинули, Юрий Дмитриевич! – громко взмолился Петр Михайлович. – Нет ныне никого более, пропали!

– Тогда кто же меня призывает? – не понял Дмитрий Шемяка.

– Земля русская тебя зовет, Дмитрий Юрьевич, – ответил князь Воротынский и неожиданно упал на колени: – Нет более никого, способного ношу столь тяжелую поднять, княже Дмитрий Юрьевич! Земля русская пропадает. Спасай!