не стригли то и дело попадавшие холмы и курганы. Я не привык к таким полетам».

Над Каспийским морем низко летевший самолет несколько раз вспугивал большие стаи уток, от столкновения с птицами приходилось уходить в облака, где машина немедленно покрывалась ледяной коркой. Но постепенно погода улучшилась, и вот все самолеты благополучно приземлились на аэродроме около Баку. Там пришлось два дня провести в ожидании. «Утром 27 ноября мы перелетели на другой аэродром, где уже стоял самолет Виктора Георгиевича Грачева – командира 2-й авиационной дивизии особого назначения. Подрулили и встали рядом с этим самолетом. Александр Евгеньевич, выйдя из кабины, приказал всем оставаться на своих местах. Через несколько минут на аэродром въехала колонна легковых автомобилей. Из первых машин вышли Сталин, Молотов, Ворошилов, другие лица, мне неизвестные. Голованов о чем-то коротко доложил Сталину, затем одна группа вместе со Сталиным направилась к самолету Грачева, остальные – к нашему самолету. Когда Александр Евгеньевич поднялся в кабину, по выражению его лица я понял, что такое распределение пассажиров не совпадало с его планами…

Первым взлетел самолет Грачева, за ним – мы. Не успели лечь на курс – появились три группы истребителей. Как потом выяснилось, они были подняты по тревоге и сопровождали нас до Тегерана».

Полет не вызвал никаких сложностей, поэтому Ушаков, по его словам, имел возможность даже полюбоваться красивыми отрогами Эльбурса. «Подлетая к солнечному, утопающему в пышной зелени садов Тегерану, я увидел длинную колонну легковых автомобилей, въезжавших в предместья города. Пока самолеты заходили на посадку, колонна разбилась на два потока. Часть машин пошла на аэродром, другая – в город.

…У входа в гостиницу нас встретил администратор и, обращаясь ко мне на ломаном русском языке, спросил:

– Господин подполковник, что господин Сталин – прилетел на самолете, так же как господин Рузвельт и господин Черчилль, или приехал на автомобиле? В городе говорят разное…

Так мы узнали, с какой целью прилетел сюда Сталин».

Обратный путь снова порадовал летчиков хорошей погодой, полет выдался легким. Летели снова в сопровождении истребителей, а с аэродрома в Баку Сталин и его сопровождающие уехали на автомобилях.

«На протяжении всей сессии конференции Тегеран был полностью отрезан от воздушного сообщения, телеграфа, дорожных и железнодорожных коммуникаций; было полностью прекращено вещание тегеранского радио и закрыта иранская граница, – вспоминал иранский писатель А. Хамзави. – Фактически вся страна была отрезана от всего мира». По этому поводу А. Кочешков замечает, что подобные меры безопасности «были бы невозможны без понимания и содействия иранских властей и населения столицы».

Чья линия?

«Тегеранская конференция имела решающее значение с военной точки зрения, поскольку в Тегеране союзники намеревались выработать стратегический план на последний этап войны. На этот раз американцам удалось провести свою линию, а британцам, удерживавшим инициативу с 1941 года, пришлось сдать позиции… “Именно в Тегеране, – позднее признался премьер-министр своей старой подруге Вайолет Бонем-Картер, – я впервые осознал, как в мире мало нас, британцев. Я сидел там с большим русским медведем по левую руку и с толстым американским буйволом – по правую, причем медведь уже протянул ко мне свои лапы. И вот между этими хищниками притулился маленький английский ослик, который единственный из них троих знал верный путь”…»

Бедарида Ф. Черчилль.

Знал ли Черчилль действительно верный путь, замечал ли его лучше многих?

Психолог Карина Сарсенова считает, что Черчилль тонко и правильно воспринимал ту самую реальность, почти высвободившись из плена иллюзий. И даже неудачи, циклично врастающие в его жизнь, не мешали, а помогали развиваться присущей этому человеку поразительной эффективности действий. «Для личности Черчилля свойственна циклотимическая характеристика – резкие переходы от эйфории к депрессии и обратно. Вряд ли премьер страдал маниакально-депрессивным психозом в чистом виде, но явно имел одноименную акцентуацию характера. Не зря же Черчилль жаловался на длительные приступы депрессии с суицидальными мыслями и даже лечился по этому поводу у психотерапевта. Но сильная и цельная, в основных показателях сбалансированная натура надежно удерживала его психику в состоянии относительного здоровья. И депрессивные периоды имели для Черчилля особое значение – в ходе их прохождения он восстанавливал пошатнувшийся под ударами судьбы баланс, вносил полученный опыт в систему знаний о реальности и приобретал еще больший багаж мудрости и эффективности. Черчилль с детства умел превращать удары судьбы в дары».

«Что касается Черчилля, то в этот период времени он был, безусловно, нездоров. Производил впечатление дряхлеющего человека. Во многом этому способствовала его грузность, избыточный вес. И он пыхтел постоянно сигарой, и его переводить надо было, безусловно, уметь. Он замечательный оратор. Мог произнести длинную тираду, говоря переводчику – не прерывай меня (для перевода). Переводчик был вынужден записывать за ним. Когда Черчилль говорил – он мыслил, и это было заметно. Иными словами, он выкладывал не заранее продуманные формулировки, а часто импровизировал. У Рузвельта была другая манера речи. Какая-то вальяжная, свободная».

З.В. Зарубина, переводчик на Тегеранской конференции (опубликовано: Политический журналъ. 2004 № 12(15)).

И в детстве же он, по мнению психолога, научился извлекать из личных слабостей всю возможную выгоду, другими словами, слабость становилась силой в его руках. «Выросший в эмоциональном отчуждении от родителей, Черчилль не выродился в жалкого раба навязчивого поиска любви людей и мира. Нет, он предпочел строить собственную вселенную, учитывая, обходя и меняя условия, а также цели, мотивы и планы других крупнейших лидеров его современности. Детство, суровое и неласковое, проведенное в казенных стенах жесткой системы английского воспитания мальчиков, не дало ему, игроку от Бога, наиграться вволю. И, компенсируя этот пробел в обретении жизненного опыта, Черчилль начинает виртуозно, порой жестоко, иногда во внешний вред себе лично и народам в целом, играть». Но впоследствии, по прохождении времени, вскрывался внутренний подтекст его действий и проступал истинный результат. Жестокость неожиданно прорастала положительными изменениями, открывая новые возможности и перспективы для лучшей жизни. Империалистические игры утратили в глазах Черчилля свою привлекательность по причине отмирания самой системы. «Зато война, да еще и мирового размаха, наградила так и не выросшего из поиска все новых игрушек мальчика порцией щедрого развлечения. Конечно же, будет неправдой утверждение о ненужности любви в жизни Черчилля. В любви он нуждался, но отчаянно стремился не признаваться в этой, на его взгляд, слабости ни себе, ни тем более окружающим. Потребность в человеческой любви он вполне бессознательно компенсировал любовью к сибаритскому образу жизни, любовью к власти и успеху в манипулировании личностями, равными ему по силе и уму. Комплексы часто оказываются лучшими двигателями свершений. Лучшими мотивами, из глубин бессознательного толкающими человека к покорению желанных