Он велел свернуть в улицу Тайпен, фиакр проехал по улице Бризмиш и оттуда выехал на улицу Пуарье. За время своего существования узкая, грязная и вонючая улочка, похоже, нисколько не изменилась. Выйдя из фиакра, Николя прошелся, с любопытством разглядывая старые фахверковые здания, напомнившие ему дома в Орэ, в его родной Бретани. Кое-где из стен торчали крюки для железных цепей, которыми несколько веков назад перегораживали улицы.

В горло заполз затхлый запах, острый и неприятный. В нескольких шагах от себя он заметил странную постройку, похожую на большую коробку: маленький домик с пологой крышей, сооруженный из старых необтесанных досок. Прилепившееся к слепой стене строение справа подпирал узловатый ствол дикого винограда, воздымавший кверху свои кривые обнаженные ветви. На крыше загадочного сооружения спал, положив морду на лапы, старый шелудивый пес. Часть стены, закрепленной на шарнирах, исполняла роль навеса. Внутри дома, устроившись на потертой бараньей шкуре, склонился над работой старый безногий калека. Висевшие у него за спиной связки старых башмаков указывали, что здесь живет холодный сапожник. Николя вежливо обратился к нему:

— Добрый вечер, приятель! Сегодня всюду неспокойно, а у вас на улице благодатная тишина.

Ремесленник уставился на него, оценивая, что можно ожидать от такого красивого кавалера. Впечатление, видимо, оказалось, положительным, ибо, сплюнув, он одарил Николя обворожительной беззубой улыбкой.

— А все потому, что на этой несчастной улице на зуб положить нечего. Горлопанам, что прошли здесь сегодня утром, надо бы терпению поучиться. Готов поклясться моей подстилкой и моим треножником, что этим простофилям ничего не обломится. Да я, собственно, не охотник болтать, иначе кто, кроме меня, будет подшивать сапоги. Жак Ниверне, к вашим услугам. Ежели ваши сапоги прохудились, хотя, конечно, это на них не похоже, вот труженик, всегда готовый их починить. — И, схватив туфлю, принялся старательно полировать каблук куском дерева.

— А это вы зачем? — поинтересовался Николя.

— Клянусь честью, это дерево, добрый кусок дерева, очень твердый и очень гладкий, которым я тру и растираю кожу каблука, чтобы она засверкала.

— Видите ли, я очень интересуюсь старинными улочками. Давно ли вы здесь обитаете?

— С самого возвращения из-под Праги, где мы вели осаду вместе с господином Шевером.

Николя снял треуголку и поклонился, приветствуя старого солдата.

— Это был великий воин, друг мой.

— Да, он умел говорить с солдатами. А все потому, что сам начинал с солдата, а уж потом стал генералом… Это благодаря ему у меня образовалось немного денег, позволивших мне открыть вот эту лавочку. Так что я никогда не забываю съездить…

Приподнявшись на шкуре, он указал на ящик с четырьмя колесами и дышлом. Заметив заинтересованный взор комиссара, он объяснил:

— Мой пес Фриц тянет эту тележку. Я велю ему везти меня в церковь Сент-Эсташ, чтобы поклониться могиле Шевера; там еще висит мраморная доска с прекрасной надписью, которую мне прочли.

— Друг мой, — взволнованно произнес Николя, — на улице Монмартр, третий дом после тупика, спросите Катрину Госс, скажите от Николя; там вы всегда найдете плошку супа, кусок хлеба и горячую кашу.

Растроганный калека потянул себя за усы.

— Не каждый так разговаривает со старым солдатом. Если бы я знал, что вы ищете, я бы непременно помог вам отыскать.

— Ничего особенного, просто любопытствую. Мне нужен кто-нибудь, кто давно живет на этой улице.

— Считайте, вы его нашли! Кончено, провалялся я на больничной койке в Богемии, да когда это было, а в 1747 году я уже сложил свои пожитки здесь. И с тех пор отсюда никуда. Здесь я живу, здесь работаю. Давайте ваши сапоги, сударь, я за разговором начищу их вам до блеска.

Он прищелкнул языком.

— Они того стоят.

Не став препятствовать, Николя поставил ногу, и калека намазал сапог темной вязкой массой.

— Не знаете ли вы, случаем, торговца зерном по имени Энефьянс, что живет где-то здесь?

— Энефьянс… Энефьянс? Подождите, это имя я уже слышал. Ну да! Немного вниз, после того места, где старая стена обрушилась, вы найдете заброшенный дом. Давняя история, никто толком не знает, что да как. Энефьянс-отец был очень богат, один из тех пиявок, что сосут кровь из народа. Он и другие уже тогда спекулировали зерном. Когда он умер, сын продолжил его дело. Спустя немного времени его арестовали, но никто не знал, ни за что, ни почему. Просто однажды пришли приставы и все опечатали. Говорят, его приговорили к галерам. Потом прошел слух, что он сбежал. А почему вас это интересует?

Николя пропустил вопрос мимо ушей.

— И с тех пор в доме никто не живет?

— Честно говоря, я ничего не знаю, я за ним не слежу, но коли бы там кто поселился, я бы точно заметил. Я тут вроде привратника для всей улицы; хотя я и сижу на одном месте, зато мне отсюда все видно, и ничего от меня не ускользает.

Когда оба сапога приобрели небывалый блеск, Николя встал с маленькой трехногой табуретки и щедро вознаградил сапожника, пообещавшего непременно посетить улицу Монмартр. Комиссар был уверен, что приобрел не только друга, но и внимательного наблюдателя, и теперь он будет знать обо всем, что происходит на улице Пуарье. Доброе дело никогда не пропадает, особенно когда ты совершаешь его просто так, как нечто само собой разумеющееся. Он двинулся вперед по пустынной улице. Напротив дома Энефьянса стоял старый заброшенный особняк со слепым облупившимся фасадом. Понемногу старые дома в квартале разрушали, чтобы на их месте построить новые, в семь, а то и в девять этажей. Дом Энефьянса окружала каменная стена с деревянными проездными воротами, над которыми высилась небольшая, поросшая мхом двускатная крыша. Стена упиралась в стены трехэтажного дома с заколоченными окнами. Николя попытался открыть ворота, но тщетно: тяжелый замок преграждал путь. Порывшись в кармане, он вытащил оттуда отмычку и маленькую коробочку с жиром. Смазав отмычку, он ввел ее в замок; через несколько минут язычок уступил, но ворота не поддались. Ему пришлось долго толкать их плечом, пока, наконец, створка, скрипя петлями, не отворилась. Он вошел и старательно прикрыл ее за собой.

Перед ним простирался вымощенный двор; в промежутках между булыжниками буйно росла трава. В дом вела низенькая лестница. Вокруг дома располагались хозяйственные постройки — амбары или склады. Проникнув с помощью отмычки в дом, он осторожно двинулся вперед: ему показалось, что он очутился в кухне. Внезапно под тяжестью его веса пол с сухим треском проломился, и он стал падать вниз; в лицо ему полетели труха и пыль. Выбросив вверх руки, он сумел ухватиться за край пролома. Ноги его болтались в пустоте. Подтянувшись, он с усилием выбрался из ямы. Встав на ноги, он высек искру, вырвал листок из черной записной книжечки и зажег его. Заглянув в образовавшуюся дыру, он решил, что внизу находится подвал; пол подвала был завален какой-то рухлядью. Он снова поджег листок из записной книжки и с помощью этого крошечного факела обнаружил неподалеку от пролома подсвечник с огарками свечей. Подойдя к зияющему чреву, он опустился на колени, дабы осмотреть подломившиеся доски. Он провел пальцем по обломанным концам, обнюхал их и уловил запах древесины. Пол не должен был сломаться: толстые дубовые доски не прогнили, не покрылись плесенью и даже не испытали воздействия жука-точильщика, которого из-за издаваемого им тикающего звука в Геранде называли «часами смерти». Приглядевшись внимательно, он увидел, что половицы подпилены, причем недавно.