И Макс рассказал о результатах собственного расследования. Рон слушал молча, не прерывая и не комментируя. Когда Макс закончил, он встал и прошёлся по кабинету, обдумывая услышанное.

— Видишь ли, Макс, каждый имеет право искать по собственным каналам дополнительную информацию о потенциальном партнёре по бизнесу. Это общепринятая практика. И вчерашнее расследование говорит о серьёзном подходе с твоей стороны. Но оно завело тебя слишком далеко, в область фантастических предположений и спекуляций. Из всего, что ты рассказал, могу подтвердить лишь два факта. Первый — мы действительно работали на блоке Уинтон. И второй — виновные в гибели наших людей наказаны. Это я сказал тебе вчера. А кто они такие и кто за ними стоял — это только твои догадки. Мало ли сколько самолётов и вертолётов разбились через полгода, год или полтора года после того трагического события в Австралии. Извини, но я не могу обсуждать с тобой этот вопрос.

— Хорошо. Забудем об этом. Я лишь хотел, чтобы между нами не было недомолвок. Теперь ты знаешь, что я провёл расследование и пришёл к некой версии. Если она не соответствует действительности, тем лучше. Но скрывать это я не считал нужным.

— Понимаю. Ну что ж, по главному вопросу мы договорились. Ты поможешь нам закончить разведку в Австралии, а мы сделаем для тебя работу в Канаде. Теперь мне надо вернуться в Израиль и сообщить об этом боссу. После этого составим детальный план. Обсудим его при следующей встрече. Я улетаю сегодня вечером. Эсти решила остаться на неделю. Если сможешь, удели ей немного внимания.

— Постараюсь. Когда твой рейс?

— В двадцать пятнадцать.

— Я подброшу тебя в аэропорт.

— Спасибо.

Проводив Рона, Макс и Эсти вышли к паркингу аэропорта, сели в машину и выехали на четвёртый автобан, ведущий в город.

— Мне что-то не хочется в гостиницу, — сказала Эсти. — Где здесь можно провести вечер, посидеть, поболтать?

— Лучшее место Гринцинг, на севере Вены. Очень уютный район, излюбленное место туристов.

— Поехали.

Они пересекли город и въехали в район узких улочек, уютных ресторанчиков, сувенирных лавок. Жизнь здесь кипела. Побродив немного, зашли в большой огороженный двор. Прямо под открытым небом стояли длинные деревянные столы и скамейки. На столах лежали меню. Еда была простая, а выбор блюд невелик. Официантка в традиционной национальной одежде сразу же принесла бутылку вина и приняла заказ.

— Такие рестораны называются «херрингер», — сказал Макс. — У них любопытная история. Когда-то, в послефеодальные времена крестьяне-арендаторы имели право, после расчёта с землевладельцем, продавать у себя на дому излишки вина собственного изготовления и подавать к нему нехитрую закуску, включавшую подсоленную рыбу («херринг»). Так возникли эти дворовые ресторанчики. Традиция сохранилась до наших дней. Правда, сейчас владельцы «херрингеров» уже не крестьяне и открыты они круглый год, а не только в конце винодельческого сезона.

— Как странно, — сказала Эсти, — я ведь родилась в Вене, здесь прошло моё детство. Но ничего не помню. Совершенно чужой город. А что для тебя Вена? Считаешь ли ты её своей родиной?

— У меня сложное чувство. Географически это, конечно, родина. Но не более. Я здесь работаю, здесь мой дом. Кстати, совсем недалеко отсюда, пятнадцать минут езды. Вон там, за Венским лесом, — Макс показал рукой направление. — Но часто и подолгу бываю в отъезде. А вообще-то Вену, да и Австрию в целом, мне трудно считать родиной в том смысле, который обычно вкладывают в это слово. Я имею в виду духовную связь, историю, традиции. Но город этот люблю, хорошо его знаю. И люблю возвращаться в него после долгого отсутствия.

— Мне кажется, я понимаю тебя. Для нас, австрийских евреев, понятие родины утратило свой прежний духовный и эмоциональный смысл. Знаешь, Макс, в эти дни я думала о тебе и задавала вопрос — почему ты здесь остался? Ведь очень многие из тех, кто уцелел, уехали. Наверное, большинство…

— Так сложилось. Кто-то всегда остаётся. Но я не жалею. У меня всё хорошо, всё нормально. Не чувствую дискомфорта.

— А почему ты один?

— Ответ такой же, — Макс улыбнулся. — Так сложилось.

— Хочу посмотреть, как ты живёшь. Посидим немного и поедем к тебе. Не возражаешь?

— Буду рад показать дорогой сестре своё скромное холостяцкое жилище.

— Сестре? Не такие уж мы близкие родственники, чтобы ты видел во мне только сестру. Second cousin seven times removed[1]. Вот кто мы такие, — Эсти улыбнулась и дотронулась пальцами до его щеки.

— Дома я покажу тебе один документ, и ты увидишь, как мы близки.

— Документ? Какой может быть документ? Я сгораю от нетерпения. Давай поедем прямо сейчас. Не хочу есть эти сардельки с капустой.

Макс расплатился за вино, отменил заказ и они поехали в Вейдлинг по Гауптштрассе, пересекающей Венский лес. Спустя пятнадцать минут подъехали к небольшой двухэтажной вилле. Они вошли в дом, и Эсти сразу же принялась обходить комнаты.

— Недурно для холостяцкого жилища. И потом — такой порядок. Кто у тебя убирает?

— Приходит женщина два раза в неделю. Да я и сам поддерживаю чистоту. Не люблю беспорядок.

Эсти удобно устроилась на диване, подобрала ноги и расстегнула несколько пуговиц на платье. Получилось глубокое декольте, открывшее соблазнительную ложбинку.

— Ну, милый братец, что мы будем пить?

— Что желает дорогая сестрица?

— Сестрица желает коньяк и фрукты.

— «Хенесси» годится?

— О! Название слышала, но никогда не пробовала.

Макс открыл бар и вынул бутылку. Затем помыл фрукты, нарезал лимон и поставил всё это на журнальный столик около дивана.

— Давай немного выпьем, а потом ты покажешь мне документ, ради которого я пожертвовала этим деликатесом — сардельками с капустой, — Эсти улыбнулась.

Макс налил коньяк в невысокие плоскодонные бокалы.

— Как жаль, что мы уже на «ты», — сказала Эсти. — А то бы выпили на брудершафт. Впрочем, одно другому не мешает. Давай поцелуемся. Садись рядом.

Поцелуй получился не вполне родственный…

— Ну, показывай что обещал, — сказала Эсти.

Макс принёс рулон ватмана и развернул его на столе.

— Посмотри этот рисунок. Хотя ты видишь его впервые, но, думаю, легко разберёшься, — сказал он.

Эсти стала внимательно разглядывать генеалогическое древо. Лицо её сделалось серьёзным. Выражение игривости сменилось печальной задумчивостью.

— Боже мой, такая большая семья. Даже две семьи. Адлеров я почти не знаю. Но Ландау — это же мои родственники, самые близкие люди. И только мы с тобой остались. Кто-то ещё, кажется, живёт в Канаде. Теперь это как засохшее дерево, на котором чудом сохранились два зелёных листочка, ты и я, — говоря это, Эсти водила указательным пальцем по ватману, как бы прикасаясь к душам умерших. — Вот дедушка, бабушка, вот мои родители, а вот и я. А вот здесь ты. Да, засохшее дерево…