– Почему?

– Потому что мечтала услышать, как мой самый родной человек говорит мне: «Я тебя люблю!» Я умела читать это у него по губам. Да он и писал мне об этом много раз: в письмах, в телефонных сообщениях, выводил кончиками пальцев по моей ноге. Но я хотела слышать! Ради этого и пошла на сцену. Потом, после того как меня оглушило и меня увели под руки эти нелепые девицы, мне было так жутко, что хотелось обратно в глухоту. И только его долгожданные слова «Я тебя люблю!» – он сказал их так нежно, так неимоверно сладко – только они примирили меня с новой действительностью. И даже сейчас я часто запираюсь в комнате, где все стены обиты звукоизоляционным материалом, чтобы спрятаться от этого жуткого гула. И целыми днями ни с кем не разговариваю. Только с ним одним. Так что вы видите, что они со мною сделали.

– Значит, вы согласны?

– Да. Я вам верю. И я пойду с вами.

– Отлично!

Постепенно в кабинете магнитно-резонансной томографии вызревал бунт.

Это были люди.

Очень много людей, которых если рисовать, то только так – толпой, сплошным потоком, надувающей и сжимающей тысячи легких волной.

Тюбики поездов и троллейбусов выдавливают их разогретую в спертом воздухе массу на асфальт, и они, мгновенно осваиваясь с внешней температурой, приободряются и расползаются в нужных направлениях.

Но транспорт при этом никогда не пустеет, а заполняется другими людьми, жаждущими других маршрутов ради других, одним им ведомых целей.

Впрочем, для художника, найдись таковой рядом и вздумай сделать набросок-другой, не будет никакой разницы. Их лица все равно не значимы. Их лица затерты до шаблонов по их собственной воле – чтобы другим неповадно было всматриваться и выискивать отличия, как в стандартной детской игре с похожими картинками.

«Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая!» – вот он, совет для художника-любителя: старайся не старайся, а лучше не изобразишь.

Познакомьтесь, это – люди.

Испуганные и преисполненные надежд, истово верующие и сомневающиеся.

Люди, которым суждено причудливо сворачиваться очередями и расплескиваться каплями в переулки с площадей.

Люди, которых так умопомрачительно много для военных сводок и социологических опросов, что каждый из них отдельно становится как бы и ничем, стремится к нулю, расщепляется на аминокислоты и скармливается другим представителям мироздания.

Каждого такого не жалко, что бы с ним ни случилось. Казнят ли его или убьют на войне – о нем погорюют другие одиночки и только.

Так было всегда, так будет всегда. И как всегда, почти никто из них не задумывается об этом, занятый своими шагами, своими маленькими целями на ближайший вечер.

Среди них кого только нет! Эй ты, художник, ну присмотрись же наконец.

Вот печальная девушка. Смотрит в пол, крутит на пальце нитку из распоровшегося блузочного шва. Что с ней произошло? Хочешь знать? А ты умеешь хранить секреты?

Если умеешь, тогда слушай. Она совсем недавно вышла замуж. Ты ведь должен быть хорошим наблюдателем, художник – вот и присмотрись: кольцо совсем еще блестящее, почти без царапинок.

Но с того самого дня, как они поклялись друг другу в верности перед людьми и воплощением Бога живого на земле, она все грустит и задумывается: а люблю ли я?

И чем больше она привыкает к кольцу, которое уже перестает казаться лишним при мытье посуды и замачивании мужниных рубашек, тем с большей уверенностью она отвечает на свой так и не заданный вслух вопрос: нет, не люблю.

Зачем же выходила замуж? Сама не понимает, как ее угораздило. Вот и сидит, уставившись в пол. Прячет от других пассажиров набегающие слезы. Нервно крутит нитку. И совершенно не хочет домой.

Понимаешь ли ты ее, художник? Знаешь ли, что в такие моменты, когда ты находишься между – между работой и домом, между остановками автобуса, между падением монет в кошелек билетерши, которая еще не оторвала тебе билетик, – именно в такие моменты иногда больше всего ощущается позор неправильно сделанного выбора? И больше всего хочется задержаться в этом «между», как в спасительной колыбели, уберечься от следующих неправильных жестов и слов?

А рядом с девушкой сидит дедушка. Ему тоже не по себе. Его бабке снова стало хуже, и ни один врач уже не в силах помочь.

Всю жизнь они прошли вместе, и вот она готовится оставить его сиротой.

Он тоже, как и юная его соседка, не знает, любил ли бабку хоть когда-нибудь, но точно знает, что боится ее потерять. Ведь это так страшно – вставать ночью помочиться, а потом гасить свет в старом клозете и шлепать в пустую комнату, в пустую кровать!

Сейчас она хоть во сне покряхтит. Иногда скрипнет какая пружинка под ее исхудавшим телом. И вот ему уже не боязно скользнуть под одеяло – рядом живой человек, дышит, щекочет каждым выдохом его ключицу.

«Помрет бабка. Как пить дать помрет, – думает дед и вздыхает. – Как бы и самому помереть поскорее!»

Ой, да он ли это подумал? Вроде он. Кому же еще?

Вот, значит, как чужая близкая смерть с тобой аукается – на себя начинаешь примерять.

А рядом еще люди: мужчины и женщины, подчиненные и начальники, здоровяки и аллергики, владельцы собак, котов и рыбок.

У кого-то сын на войне, уже неделю не звонил, и телефон отключен. У кого-то на работе грядут увольнения.

Что делать? На кого уповать?

«Господи, помоги! – думает дед и мысленно представляет лицо Бога. – Сохрани старушку еще хотя бы на пару годков!»

Люди говорят, Бог вездесущий. Он все слышит, даже самые тихенькие твои мысли. И если Его о чем-то попросить, то он исполнит. Если ты достоин, конечно. Бабка точно достойна. Но это ведь не ей одной оставаться. А пожалеет ли Бог его, эгоиста… Старик молча шевелит губами и качает головой.

Вот какие это люди. Каждый со своей мечтой и со своей бедой.

Но художнику не видно. Ему интересны только массовые сцены. Ему нравится следить, как толпа проливается через край улиц, как ее отдельные стайки формируются в причудливые формы.

Он пишет свое полотно, стоя на высокой крыше, откуда лиц не видать. Откуда все лица лишь белизна, затертая чьим-то ластиком до простого шаблона.

Да и не заказывали художнику лица, а заказывали массовые настроения, уличную атмосферу.

Люди бредут с кошелками, приглядываются к витринам, штурмуют магазины.

Это потому, что в городах пропали продукты. То одного, то другого не хватает.

Оно, конечно, понятно – война, с импортом-экспортом плоховато. Но народу хочется сытости.

Если макароны, то с кетчупом. Если картошку, то с селедочкой да с лучком. Чай с сахаром. Пирог с начинкой.