Викарий прервал его, ударив кулаком по столу.

– То, что вы говорите, – богохульство! – объявил он.

– Называйте как хотите, – ответил молодой священник. – Точно так же реагировали и ваши прихожане, когда я высказал им правду о них самих. Как вы верно заметили, они не явились на службу в следующее воскресенье. Им не хотелось портить себе утро новой порцией правды. Я готов был на следующей неделе служить мессу в пустой церкви, но она оказалась заполнена теми самыми людьми из трущоб. Им не нужны лесть и развлечения. Они приходят, чтобы услышать о Боге. Я понимаю теперь, в чем моя ошибка: с моей стороны было очень глупо говорить подобным образом, если я рассчитывал сделать церковную карьеру. И в этом смысле вы совершенно правы, назвав меня некомпетентным. Желаете ли вы еще что-нибудь мне сказать?

Викарий поднялся во весь свой внушительный рост и указал пальцем на дверь.

– Вам лучше уйти, прежде чем я начну терять самообладание, – произнес он тихим голосом. – И хорошо бы вам понять одну вещь. Идеи, которые вы высказываете, очень опасны. Наступит день, и вы пожалеете, что заразились ими. Учтите, я человек влиятельный. А теперь можете идти. Больше мне вам сказать нечего.

Молодой священник молча повернулся и вышел. Викарий открыл дверцы стенного шкафа, смешал виски с содовой и закурил. Потом сел за стол, подпер голову рукой и задумался.

Было четверть двенадцатого ночи. Викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, возвращался домой на такси после премьеры в театре «Фривольность». Представленная там пьеса, легкая комедия, с треском провалилась, и викарий решил, что не стоит заходить по окончании спектакля к Нэнси: это было бы бестактно.

Когда такси свернуло на Мэллоп-стрит, он припомнил, что здесь, в доме девятнадцать, проживает его злополучный помощник, Патрик Домби. Викарий без особого интереса взглянул на дом и увидел, что в гостиной горит свет, отчасти приглушенный тонкой занавеской. Должно быть, малый читает по вечерам социалистические трактаты. Такси проехало совсем близко, и он еще раз глянул в окно. На этот раз на занавеске четко отпечаталась тень – это была женщина. Викарий от изумления потерял дар речи. Он постучал в стекло шоферу, и машина остановилась. Три минуты спустя преподобный Джеймс Холлавей уже звонил в дом номер девятнадцать. На его губах играла загадочная победная улыбка.

Дверь открыл сам Домби. Похоже, он немного испугался, увидев викария.

– Что-нибудь случилось в церкви? – спросил он.

Преподобный Холлавей протиснулся мимо него в коридор.

– Нет, – ответил он. – Я просто возвращался домой из театра и, проезжая мимо вашего дома, подумал, что немного погорячился сегодня утром. Я ведь человек незлопамятный. Можем мы пройти к вам в комнату и побеседовать?

Молодой священник ответил не сразу, он явно колебался.

– Я не один, – сказал он тихо.

– Ах, какая жалость! Но нельзя ли выпроводить ваших гостей?

– Нет, не получится. Боюсь, что нет.

Прежде чем Домби успел ему помешать, викарий заглянул в комнату через полуприкрытую дверь и увидел стоящую в дальнем углу женщину. Похоже, она плакала. Слезы совсем испортили ее макияж. Одета она была дешево и в то же время броско, так что никаких сомнений в ее профессии не оставалось.

Викарий поднял брови и мягко притворил дверь.

– Весьма поздняя гостья, – произнес он вполголоса.

Молодой священник ничего не ответил. Тогда викарий положил ему руку на плечо и сказал:

– Полагаю, вы должны объяснить, что происходит, Домби.

Молодой человек поглядел ему в глаза.

– Я разрешил ей здесь переночевать, – сказал он твердо. – Она напугана и не знает, куда податься. Видите ли, она воровка. Но не очень удачливая и умелая. Попыталась стянуть часы у одного старика на Пикадилли, и ее едва не поймали. Тогда она подхватила меня под руку – от отчаяния: не знала, как ей еще спастись. Вся дрожала от страха, и я понял, что не смогу ее выдать. Притворился, будто она со мной, а потом привел сюда. Я думаю, она больше не будет воровать. Если бы я ее выдал, она оказалась бы в тюрьме, а оттуда вышла бы настоящей преступницей. Нет, я не могу сейчас попросить ее уйти.

Викарий даже тихо присвистнул.

– Друг мой, – сказал он, – не трудитесь посвящать меня во все подробности. В конце концов, я тоже был когда-то молод. Я знаю, что такое искушение. Все мы люди, не правда ли? Но оставлять ее здесь нельзя. Кто-нибудь может ее увидеть.

Молодой священник вспыхнул.

– Вы как будто специально не хотите понять, – сказал он. – Вам же говорят: я привел ее сюда не для того, чтобы ею воспользоваться. Она как маленький напуганный котенок. Совершенно потерялась и не знает, как жить дальше. Да имеете ли вы представление о простом человеколюбии?

Лицо викария посуровело, глаза сузились.

– Раз вы упорствуете во лжи, Домби, то совесть и долг перед Господом вынуждают меня отнестись к произошедшему серьезно. Вы совершили тяжкий проступок. Хотите еще что-либо сказать?

Младший священник только пожал плечами.

– Очень удобный случай затеять против меня дело. Вы отлично понимаете, что моя совесть не позволит мне выдать девушку – рассказать, что она воровка. Значит, меня признают виновным. И тогда прощайте планы на жизнь и так далее. Вы ведь это имеете в виду? Неприглядная история: молодой священник и падшая женщина. Нет, ничего сказать не имею.

Викарий толкнул входную дверь.

– Я поступлю так, как считаю правильным, – отчетливо произнес он напоследок. – Пока же вы запрещены в служении, Домби. В дальнейшем разберется его преосвященство.

Десять минут спустя он уже был у себя дома, в библиотеке. Опустившись в кресло, викарий прикрыл глаза, и на его губах появилась чуть заметная улыбка.

И тут вдруг зазвонил стоявший по левую руку от него телефон.

– Алло! – сказал он. – А, Нэнси, деточка… Ну-ну, не глупи. Ты была очаровательна, просто очаровательна… Нет, я не зашел, потому что там толпилось столько народа… Да, конечно, спектакль надо бы немного подтянуть… Скучно? Да нет, нисколько!.. Ты расстроена?… Милое дитя, ну чем я могу тебе помочь?.. Как, прямо сейчас? Так поздно? – Он взглянул на часы: было без пяти двенадцать. – Нэнси, проказница, пользуешься тем, что я не могу тебе ни в чем отказать… Ну-ну, детка, не плачь, пожалуйста… Хорошо, хорошо, сейчас приеду…

Церковь Святого Суитина снова обрела былую славу. Жители трущоб, отравлявшие ее благоговейную атмосферу целых шесть недель, были изгнаны. Изгнан и опозоривший Дом Божий священник. И снова тают восковые лилии, наполняя благоуханием чистый воздух, снова низкие и глубокие звуки органа возносятся ввысь, заставляя дрожать своды. На скамьях восседают добропорядочные и набожные прихожане. Сладкоголосый хор мальчиков трогательно следует за всеми переливами мелодии. Мерцают свечи, и в воздухе растворяются облака ладана.