Как это удобно и применимо к исполнению – предоставляю судить каждому.

п) «Предписывается иметь с собою скляночку с раствором хлористой соды или уксусом, которыми чаще потирать руки, около носа, кроме сего, носить в кармане сухую хлористую известь, зашитую в полотняную сумочку».

Всех тех, которые строго исполняли это наставление, народ на улицах останавливал, и если находил в кармане в скляночке уксус, либо порошки хлористой извести, заставлял в удостоверение, что это не яд, выпивать, а порошок насильно сыпал в рот. Несчастные жертвы заботливости о самосохранении были избиваемы, и многие поплатились даже жизнью[19].

Откуда появились слухи об отраве, сказать не могу, но всеобщая молва была, что поляки старались разорять, отравлять и изводить русский народ всячески и во чтобы ни стало.

Что действительно были люди злонамеренные, распространявшие разные нелепые слухи и подстрекавшие народ к волнению, – это верно, потому что по высочайшему повелению была назначена комиссия для разбора и суда взятых в дни возмущения зачинщиков; но кто были эти люди, не знаю, потому что пишу то, чему сам был свидетелем и что знаю наверное, основываясь на того времени официальных документах[20].

В ночь с 19-го на 20-е августа 1831 г. разразилась над столицей сильная гроза с проливным дождем, причинившая много кораблекрушений в Кронштадте и сделавшая много добра для Петербурга. Воздух освежился и очистился от миазмов, духоты и смрада, накопившихся от продолжительных постоянных больших жаров; природа ожила, и холера стала быстро с того дня уменьшаться.

Вскоре многие временные больницы были закрыты, и издание ежедневных ведомостей о числе заболевающих прекратилось. Изредка после сего появлялись сведения о слабом ее существовании в столице в «Северной Пчеле», которые с 6-го ноября 1831 г. и там исчезли.

Итак, считая за начало холеры в С.-Петербурге день первого объявления о ее появлении в столице, 19-е июня, и до последнего известия о ее существовании, 6-го ноября, видно, что холера гнездилась в столице в 1831-м году – 4 месяца и 17 дней.

По моему мнению, главной и основной причиной всех этих смут и народных волнений было то, что вообще тогда не знали ни свойств холеры, ни причин ее появления, ни средств к ее лечению.

Принимая ее за эпидемию, переносимую людьми и вещами, приписывали ей все свойства чумы и издавали постоянно охранительно-стеснительные меры, годные только при появлении этой заразительной болезни, тогда как при сильной холере этого вовсе не требовалось.

Из этого небольшого, но верного рассказа, читатель может судить, до какой степени люди, тогда стоявшие во главе администрации, были запуганы, что под давлением этой паники, издавали распоряжения, служившие поводом ко всеобщему неудовольствию и к народному волнению, между тем, как в Москве, где меньше заботились о народном здравии, холера, бывшая годом раньше, прошла без особых смут и волнений.

С.-Петербург,

5-го февраля 1872 г.

Чиновник, писатель, издатель. Поляк по происхождению. Воспоминания его о холере 1831 и 1848 годов – часть обширных мемуаров, длительное время публиковавшихся в «Русском архиве» и «Русской старине».

Первые случаи, обнаружившиеся в Петербурге в апреле или в мае 1831 года, произвели всеобщую панику. Они застали медицину врасплох. При незнании, в чем заключается сущность болезни, наука должна была ограничиться профилактическими мерами, в пользование же заболевавших, средствами, указываемыми не какой-нибудь теорией a priori, а аналогией, сходством наличных симптомов с признаками других, известных науке болезней. Из заболевавших умирали более половины. Сначала считали ее заразительной в прямом смысле, то есть сообщающейся непосредственно от больного субъекта здоровому, подобно чуме или оспе. Вследствие такого взгляда еще до появления холеры в Петербурге признано было нужным принимать против нее такие меры, какими останавливается ход восточной чумы, и это было поручено министру внутренних дел, графу Закревскому, который должен был отправиться в губернии, пораженные уже холерой, и действовать сообразно с обстоятельствами, для недопущения ее в другие местности и в столицу. Управление министерством поручено было временно одному из сановников, и Закревский снарядил целую экспедицию, набрав для нее медиков, в том числе и вольнопрактикующих, не спрашивая их на то согласия.

Граф Арсений Андреевич распорядился по-своему, то есть с возможной строгостью. Он оцеплял города; на больших дорогах между губерниями и уездами учреждал караулы, заставы и карантины. По тем, которые старались пробраться мимо них, приказано было стрелять. Между тем холера как бы издевалась над тщетными предосторожностями; совершала благополучно свою «скачку с препятствиями» и, перепрыгивая чрез всякого рода заставы, появлялась внезапно в местах наиболее охраняемых. Тогда только стали смекать, что она действует не таким образом, как другие моровые язвы; что распространение ее обусловливается особыми, мало до сих пор известными обстоятельствами. А между тем такие принятые уже предупредительные средства до крайности стесняли торговлю, сообщения и все сношения и причиняли громадные убытки. Тысячи людей и лошадей, с товарными обозами, были задерживаемы у застав и томились, высиживая карантин, срок которого, сколько помнится, был восемь дней. Такое невыносимое положение было наконец отменено и ограничились предписанием повсеместно мер для встречи холеры в случае ее появления.

Даже и теперь страшно подумать о том волнении, в какое пришла столица при появлении в ней смертоносной эпидемии. Внезапность действия болезни, ее ужасные симптомы и то обстоятельство, что она непосредственно развивалась после дурной пищи или холодного питья, породили мысль, что эпидемии нет и что люди заболевают и умирают вследствие отравления, в чем участвуют доктора и полиция. А как появление холеры в Петербурге пришлось как раз во время первого польского мятежа, то огромное большинство жителей столицы не колебалось эти мнимые отравления приписать и непосредственному действию, а также подкупам поляков. По всему городу разошлись и повторялись нелепые рассказы о том, как поляки ходят ночью по огородам и посыпают овощи ядом; как, незаметно проходя в ворота домов, всыпают яд в стоящие на дворах бочки с водой; как зафрахтованные мятежниками корабли привезли целые грузы мышьяку и всыпали их в Неву, и т. п. Взволнованная чернь, в которой коноводами были мальчики – ученики разных мастерских и фабричные рабочие, расхаживала толпами по улицам и всякого, кто ей казался почему-нибудь «холерщиком», била и истязала нередко до смерти. Учрежденная на Сенной площади холерная больница была разорена, да два или три медика и столько же полицейских убиты. Дело дошло до того, что в течение целых трех суток полиция и доктора прятались и рассвирепевший народ делал, что хотел. Только прибытие государя из Царского Села или из Петергофа и энергичное обращение его к народу, бесновавшемуся на Сенной площади, а вслед за этим прибытие из лагеря войск несколько успокоило город. После этого народ ограничился задерживанием заподозренных им «отравщиков», которых, не доверяя полиции, отводили в ордонансгауз.