И они были живы.

На какое-то не поддающееся измерению время он уснул, а когда проснулся, рядом была Лия: она сидела на полу, держа в руках дымящуюся щербатую кружку. И смотрела на него с нежностью.

— Tenni, Aleks, diouk… Держи, Алекс, пей…

Он приподнялся на локте и стал пить. Это был чай, очень крепкий, горький, без сахара, но обжигающая жидкость окончательно вернула его к жизни.

— Где мы? — спросил он.

Лия принялась объяснять, как они сюда попали. Она использовала все способы, какими располагала, — мимику, жесты; показывала то на лошадь, то на сани, то на стенку, за которой старик теперь молчал, то на себя, то на Алекса. А еще рисовала палочкой на пыльном полу, так что в конце концов ему удалось уяснить хотя бы суть происходящего. Кроме того, он понял, что спас их какой-то псих.

— Daak… — шепнула она, указывая на стенку, — он сумасшедший… Toumtouk daak… совсем сумасшедший. О diouket… и пьет… krestya meï ayt boogt… положил меня в сани… а тебя — нет… он оставил тебя умирать… kiets uniform… из-за твоей формы… мне пришлось чуть ли не драться с ним, чтоб заставить вернуться и подобрать тебя, it fetsat… врага… Baltyi en? Понимаешь? Teï chostyin… я тебя растирала, чтоб отогреть…

Алекс понимал. Значит, он пролежал в снегу много дольше, чем Лия, поэтому все еще не оправился. Он спас жизнь Лии, дотащив ее на плечах докуда смог, а потом она его спасла, заставив того человека повернуть обратно и подобрать его.

— Itiyé? — спросила она.

— Itiyé… все хорошо, — ответил он.

Они допили чай и улеглись рядом на соломе, укрывшись одеялом. Было колко, неудобно, пахло навозом, и лошадь стояла слишком уж близко. Так и казалось, что она в любую минуту рухнет на них и придавит. Тем не менее Лия уснула, как только легла. С самого рассвета она отчаянно билась, чтобы заставить хозяина приютить Алекса. И теперь, обессиленная, провалилась в сон.

Она спала самозабвенно, полуоткрыв рот, нисколько не заботясь выглядеть красиво, — но тем красивей была, подумалось Алексу. Он долго разглядывал ее губы, лепку лица, веки, ресницы. Попробовал представить ее где-нибудь в другом месте, нарядно одетую, надушенную, искусно причесанную. Она была бы ослепительна, решил он. Но не более желанна, чем сейчас, на этой прелой соломе, в серой накидке поварихи, в шерстяных чулках и вязаной шапке. Он осторожно, кончиками пальцев погладил ее по щеке и в очередной раз подивился тому, что она здесь, рядом, что все это продолжается.

Через несколько часов их разбудили сокрушительные удары в дощатую перегородку.

— Kastiet! Hok! Abi kastiet! — кричал старик своим неописуемым утиным голосом.

— Bulat nostyé at dietdin… — объяснила Лия, — он зовет нас есть.

— Abi kastiet! Hok! — снова крикнул старик.

Алекс тихонько передразнил его:

— Abi kastiet! Hok!

Он удивился, как ловко это у него получилось с первой попытки. И утиный голос, и завершающий утробный звук. И тут их разобрал смех. Совершенно неудержимый. Накатил, как приливная волна. Они всячески старались удержаться, не захохотать в голос, но это было невозможно. Они смеялись до упаду, захлебываясь смехом. Смеялись, чтобы стряхнуть с себя ужас минувших часов, прогнать подальше лик смерти, которая уже почти касалась их. Они смеялись, празднуя возвращение к жизни.

— Kastiet! Hok! Kastieeeeeiiit! — завопил старик, колотя в перегородку, и в завершение дал такого петуха, что Лию это чуть не доконало.

Не в силах выговорить ни слова, она корчилась, держась за живот и кусая губы. В конце концов, сделав три глубоких вдоха, кое-как выдавила:

— Bales tyon… сейчас идем.

Увидев Родиона Липина во плоти, Алекс испытал настоящий шок. У него возникло бредовое ощущение, что перед ним мужской вариант колдуньи Брит. Такой же черный, маленький, сухонький, как старый древесный корень, такой же двужильный. Какая бы из них двоих получилась пара!

Впрочем, была у него одна особенность, которой не обладала Брит: своеобразный неприятный смех, громогласный, взрывной — безрадостный смех безумца: ха! ха! ха! — нечто вроде вызова всему миру, который мог бы разноситься на километры, но старик приберегал его для собственных шуток.

Весил он вряд ли больше сорока кило. Ходил и дома, и на улице в древних сапогах на меху, в латаном-перелатаном плаще и засаленной меховой фуражке, под которой его крысиное лицо казалось совсем маленьким. Из-под фуражки смешно выглядывал длинный острый нос.

Когда Алекс вошел, старик метнул на него один-единственный взгляд, убийственный и говорящий яснее слов: «Ты враг, и я не вышвыриваю тебя за дверь только потому, что тогда эта девка опять разорется; но до чего же мне этого хочется!»

Алекс принял послание и решил быть тише воды ниже травы.

— Dietdé! Dioukdé! Нок! — сказал старик, указывая на стол, — ешьте, пейте!

Жилая комната была грязная, земляной пол завален всяким мусором, очаг зарос сажей. В глубине можно было разглядеть темную, тесную кровать — клеть, из которой свисал край совершенно серой простыни. Угощение состояло из черствого хлеба, вареной картошки и сала. Алекс уставился на слой застарелой грязи сантиметра в два толщиной, выстилавший изнутри котелок. Похоже было, что его не мыли по меньшей мере век. «Ну, или я от такого угощения помру на месте, — подумал Алекс, — или меня уже ничто не возьмет». Он поел с большим аппетитом — и ничего, не умер.

В качестве питья предлагалось что-то в бутылке. Вода? Да, ответил старик, skaya… вода. Лия налила себе, отхлебнула и схватилась за горло. Это была не вода, а водка.

— Firtzet! — простонала она, когда к ней вернулся дар речи, — firtzet!.. огонь.

Алекс тоже осторожно отхлебнул глоток и понял, почему старик нечувствителен к микробам, кишащим в его котелке: сколько бы он их ни проглотил, все тут же гибли от алкоголя.

За те восемь недель, что Алекс и Лия провели в покинутой деревне, они не видели ни души, кроме Родиона Липина. Под настроение, обрывочно и путано он поведал им, какая здесь раньше была жизнь и что с ней сталось. В голове у него была такая каша, что и Лии-то стоило немалых усилий следить за ходом его мысли. А уж Алекс, как она ни старалась объяснить ему услышанное, никогда не был уверен, что правильно понял. Вот, однако, что им удалось узнать с течением времени: Родион около двадцати лет состоял в браке с женщиной, которую звали Полина. Он ее ненавидел.

В деревне когда-то насчитывалось больше двухсот жителей, и Родион по праздникам играл на аккордеоне. Все девушки были его, только мигни. Так и падали ему в объятия.

Иногда у него бывали галлюцинации, и он вел себя так, словно Полина, его жена, была здесь. Он орал на нее, ругался по поводу уборки, стряпни, придирался ко всему, осыпал ее грубейшими оскорблениями, чудовищными непристойностями — Лия только уши затыкала, — а под конец швырялся кастрюлями в призрак несчастной женщины.