«Свидетельство о браке», — прочла Алекса. Брачное свидетельство мамы? Но почему она его здесь хранила? «Виктория Анжелика Бувард, семнадцати лет». Только семнадцать? Это, должно быть, ошибка. Здесь не папино имя! Наверное, клерк, заполнявший документ, ошибся и выписал потом другое свидетельство, а мама сохранила эту бумажку как шутку. Она снова перечитала документ. «Кевин Эдвард Дэмерон, двадцати двух лет». Но это не могло быть ошибкой, ведь внизу стоят две подписи! А вот подписи двух свидетелей, одна из которых… Поистине это день сюрпризов! Да это же подпись сэра Джона!

Алекса опустилась на пол, почувствовав дрожь в коленях. В январе 1821 года ее мать вышла замуж не за Мартина Ховарда, ее отца, а за какого-то человека, имени которого она никогда раньше не слышала. Кевин Эдвард Дэмерон. Старый, потертый листок бумаги делал этих двоих людей мужем и женой. А в августе 1821 года у Виктории родилась дочь, которую назвали Александра Виктория. Не Дэмерон, а Ховард. Но как это возможно?

Кевин Эдвард Дэмерон. Алекса вспомнила неразборчивый инициал, стоявший под подписью, которую она недавно прочла. Теперь она отчетливо поняла, что это была буква «К». Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Алекса достала из сундука томик стихов и открыла его на титульном листе. «Моей единственной и незабвенной любимой от того, чье сердце навеки принадлежит ей!» Эта надпись сделана рукой Кевина Эдварда. Ее… Это ее настоящий отец? Теперь многое: какие-то обрывки фраз, намеки — стало понятно ей. «Дочь? У меня нет дочери. Мертворожденные, обе». «Виктория! Господи, как же я любил ее. Я согласен был быть с нею, несмотря ни на что, на любых условиях».

Что имел в виду Мартин Ховард? В конце концов, он ли ее отец? Если Кевин Дэмерон погиб на войне или при каких-то других трагических обстоятельствах вскоре после свадьбы, то ее мать, ища утешение и опору в жизни, вполне могла выйти замуж за Мартина Ховарда, который всегда любил ее.

«Но я должна знать все точно, — подумала Алекса. — Я не успокоюсь, пока все не узнаю». Теперь она поняла, что имела в виду Хэриет, говоря о ящике Пандоры. Хэриет боялась, что Алекса может найти в сундуке что-нибудь подобное. Но почему они не хотели, чтобы она знала правду?

Алекса бережно свернула документ и положила его на место, а затем тщательно закрыла и заперла сундук. Они не должны ни о чем догадываться. А она для собственного спокойствия должна точно узнать, чья же она все-таки дочь.

Приняв решение, Алекса поднялась и с отвращением стала расправлять складки на своем желтом платье. Как же она ненавидела именно этот оттенок желтого! Все эти рюшечки и бесчисленные оборки! Она чувствовала себя китайской куклой. Хрупкая, послушная и, главное, непорочная. Ведь именно этого ждет отец от своей дочери! А что бы он сделал, если бы узнал, как близко была его чистая маленькая Алекса к тому, чтобы отдать свою непорочность смуглому незнакомцу?

— Алекса, моя дорогая, но почему ты закрылась? Я же объяснил тебе, почему я так себя вел. Это только потому, что я очень беспокоюсь о тебе, потому что я не хочу видеть невинное дитя моей Виктории униженной и замаранной. Ты не будешь сердиться на меня, а? Ну пожалуйста, моя дорогая…

Алекса почувствовала, как по телу у нее пробежала дрожь. Она зажмурила глаза и постаралась взять себя в руки, прежде чем наконец смогла ответить довольно спокойно:

— Я не одета. Ты же сам разорвал мое новое платье.

— Но ты можешь купить еще два новых платья, три, если хочешь, взамен этого. Ты знаешь, как я сожалею о том, что случилось. Я же совсем другое имел в виду. Не уходи от меня! Ты нужна мне, разве ты не знаешь об этом? Я никогда не сделаю тебе больно, я буду только защищать тебя! Пожалуйста, моя дорогая, позволь мне войти!

— Я же сказала тебе, папа, что я… я не одета. Я выбираю, что бы мне надеть…

— Ты одна в комнате, дорогая? У тебя тщательно задернуты шторы? Не важно, что ты не одета, я же твой отец и вполне могу войти к тебе. Я не помешаю тебе. Я знаю, ты хорошая девочка. Скромная. Но ты не должна стесняться меня. Маленькая Виктория…

«Я сойду с ума! Судя по голосу, он опять пьян, но я не могу больше этого выносить! Если он…»

— Мартин!

«Слава Богу, пришла тетя Хэриет», — с облегчением подумала Алекса.

— Мартин, что ты здесь делаешь? Ты так кричишь, что тебя слышно даже внизу! И ты опять пьян! Тебе лучше пойти в свою комнату, и не надо делать из себя полного дурака!

— Но я должен поговорить с ней, Хэри! Она сердится на меня. Я не могу оставить ее в таком состоянии, Виктория никогда долго не сердилась! Почему она в этом не похожа на мою Викторию? Виктория доверила мне ее, правда? И я должен вывести ее из заблуждения. Женщины… так слабы.

— Ты можешь рассказать мне о слабости женщин в твоей комнате, Мартин. А здесь тебе не стоит пугать Алексу своими дикими пьяными речами. Пойдем, Мартин, ты поговоришь с Алексой позже. Я права, дорогая?

— Да, спасибо, тетя Хэриет. Мы поговорим позже, да? После того, как я оденусь.

Через закрытую дверь Алекса слышала слабые протесты, прерываемые резким, требовательным голосом Хэриет, и наконец шаги затихли. А через минуту Алекса услышала, как хлопнула дверь в комнате отца.

Тогда силы совсем покинули ее, и она упала на пол, как тряпичная кукла, из которой высыпали опилки.

Приятные сны подобны сказкам, в которые ты веришь в детстве, сказкам, в которых прекрасные принцы и принцессы живут счастливо до конца своих дней. Но почему-то эти сны подобны утреннему туману, они улетучиваются так быстро, что ты даже не знаешь, были ли они на самом деле. И эти радостные сны обычно не возвращаются. Другое дело — кошмары. Им, кажется, не бывает конца. Они повторяются вновь и вновь, преследуют тебя каждую ночь, пока наконец прочно не оседают в твоем мозгу.

Во всех ночных кошмарах Алексы были двери. Длинные темные коридоры и двери. За дверями слышались зовущие громкие голоса: «Алекса! Алекса! Не прогоняй меня! Это твой любящий папа, дорогая! Ты можешь чувствовать себя в полной безопасности со своим папой, правда? Никто не лишит тебя невинности, мое хорошее, непорочное дитя! Никто, кроме…» Папа?

Потом поднимался занавес, и появлялся ящик Пандоры, очень красивый снаружи, скрывающий страшные беды и чьи-то секреты.

Кошмар уже начался, хотя она этого пока не поняла. Она была ошарашена, сердита, раздосадована на себя за то, что поддается непонятным страхам и босая все бежит куда-то в ночь. Нет, ее всегда учили смотреть в лицо неприятностям, а не бежать от них. Именно поэтому она открыла дверь своей комнаты и босиком пошла по коридору мимо комнаты Хэриет, мимо бывшей комнаты Фреди, комнаты мамы к двери, которая была последней в этом коридоре.

На ней было белое легкое платье, которое явно нуждалось в том, чтобы его погладили, но зато оно не было похоже на эти ее новые кукольные платьица, все в рюшечках и оборках. «Белое — символ чистоты», — вспомнила она. И снова, и снова в своих кошмарах она чувствовала под босыми ногами протертую циновку и видела полоску желтого света, пробивающегося из-под двери. Она слышала голоса, заставившие ее замереть.