только растерянность. Но это и понятно. Вот так, за пятнадцать минут вымести всю их часть. Тут кто угодно растеряется.

— Имя? Звание? — Спросил я.

— Артамонов Николай. Прапорщик Офицерского полка.

Это меня заинтересовало. В моей истории вроде бы офицерских полков у Колчака не было. Или я что-то не знаю?

— Офицерский полк?

— Да, нас только выпустили из юнкерского училища, и бросили на фронт. А тут ваши нас отрезали. Еды нет, боеприпасов нет. Вот попытались прорваться…

Парень, казалось, сейчас заплачет. Ну, в общем, да, война для него обернулась какой-то не той стороной. Наверное, думал входить победителем в города и кадрить девиц. А тут оказалось, что какие-то мужики убивают на хрен.

— Что с ним делать? — Спросил Никифоров.

— А пускай идет, куда хочет. Давай, парень, двигай отсюда, пока мы не передумали.

Прапорщик помялся некоторое время, а потом пошлепал куда-то по железной дороге на восток. Я так поступил совсем не из гуманизма. Но куда девать пленных, было не очень понятно. Рядовым предлагали перейти к нам на службу, а с офицерами что делать? А так… Если он помрет среди сибирских просторов, или его зарежут партизаны, то такая уж у него судьба. Если дойдет до своих, то что он им расскажет? Как наши раскатали ихний полк. Вот пусть знают, что у большевиков есть методы против офицерской сволочи.

И красный с белым говорит

— Эй, комиссар, просыпайся. Тут пленного доставили.

Вот уж чего на войне никогда не удается — так это нормально поспать. Всегда кому-то ты именно сейчас спешно нужен. Вот опять вырывают из-под теплого бока Светланы.

Я продрал глаза и оделся.

— Ну что там? Почему я нужен для разбирательства с этим пленным?

— Так его партизаны притащили. Перехватили где-то в тайге. Говорят — важная птица. Вот его документы.

Я в полусонном состоянии двинулся по направлению к салону, просматривая по пути бумаги. Но после прочтения сон у меня тут же улетучился. Это ж кто ко мне попал! Устрялов Николай Васильевич! Председатель Бюрю печати Колчака. То есть, главный ихний журналист. Но главное-то не в этом. Устрялов был очень интересным господином. Именно он в моей истории сформулировал доктрину под названием «национал-большевизм». Его произведения обильно печатали советские газеты, с ним полемизировали партийные вожди — и историки в моё время спорили, насколько его взгляды оказали влияние на Сталина. По крайней мере, Виссарионович его статьи внимательно изучал. И вот за каким чертом его понесло на фронт?

В салоне я просмотрел изъятые документы. Кроме удостоверений личности имелось запечатанное письмо без каких-либо надписей. Потом отправился на вокзал на телеграф, где доложил Сталину о произошедшем и высказал некторые соображения.

Пришел ответ:

«Действуйте, вскоре к вам прибудет наш человек». Я вернулся в поезд.

— Тащиие этого пленного!

В салон ввели достаточно молодого худощавого человека с небольшими усами.

— Ну, здравствуйте, коллега. Присаживайтесь. Чаю хотите?

— Не ожидал встретить у большевиков такую вежливость.

— Так вы ведь взяты не с оружием в руках. Вы не солдат, вы литератор. А два журналиста могут вполне спокойно поговорить, пусть у нас и несколько разные взгляды. Меня зовут Сергей Коньков.

— Приходилось о вас слышать. Работаете вы мастерски, отдаю должное.

— Вот видите, даже до вас дошла моя известность. Вот вы мне скажите — за каким чертом такой важный человек поехал на фронт в окруженную часть? Ведь вам очень повезло, что партизаны вас довели до меня. А то ведь могли довести до ближайшего дерева и шлепнуть. Они, знаете ли, такие. Ваших ну очень не любят. Да, кстати, мы ваше письмо всё равно прочтем и расшифруем, если оно зашифровано. И вас разговорить сумеем…

— Да уж вы сумеете. Я был послан к командиру Первой армии Анатолию Пепеляеву.

— Кто вас послал?

— Премьер-министр, его брат, Николай Пепеляев.

А! Вот это уже интересно. Я что-то помнил, что генерал Анатолий Пепеляев в моей истории хотел арестовать Колчака[82].

— Цель вашего визита?

— Провести переговоры. Мы прекрасно понимаем, что Колчак — это не тот человек. Он обречён. К тому же вы сделали отличный ход, подкинув нам «гессенскую муху». Теперь у нас в верхах полный раздрай. К примеру, наш лучший генерал, Каппель, он ведь эсер. И Романовых на дух не переносит.

— А вам никогда не приходило в голову, что большевики правы? Вы лично ведь воюете не за свои поместья или заводы, а за Россию. Я тоже, знаете ли, не самый плохой журналист — и при любой власти смог бы устроиться. Так что может, стоит подумать? Вот и пока подумайте.

Вскоре прибыла пролетка, а не ней очкастый парень сильно студенческого вида в потрепанной офицерской шинели. Без долгих разговоров он занялся письмом. Вскрыть его оказалось для парня раз плюнуть. Специалист. Письмо оказалось зашифровано, но парень лишь пренебрежительно хмыкнул.

— Ерунда. Расшифруем, товарищ комиссар. Я студент Томского университета, факультет математики. И не то расшифровывали. Шифры — это моя страсть. Как прочел «Пляшущих человечков» господина Кона-Дойла, так и увлекся. А потом в армию призвали, служить пришлось по соответствующему ведомству.

Часа через два письмо и в самом деле оказалось расшифровано. Собственно, ничего нового мы в нем не обнаружили. Пепеляев рекомендовал своему брату Устрялова и писал, что «в связи с возникшими обстоятельствами» требуется встретиться и поговорить.

Я много бывал в Сибири, так что про Николая Пепеляева мне доводилось слышать. И то, что я слышал, как-то не давало повода считать, что он готов переметнуться к красным. Он сражался против большевиков долго и упорно. Даже тогда, когда генерала Дитерихса сбросили из Владивостока в океан, он что-то мутил в Якутии. Я это хорошо запомнил, потому что фактура был уж очень экзотическая. Красные и белые гонялись друг за другом на оленьих упряжках по бескрайней якутской тайге. Где, между прочим, зимой совсем не жарко, а очень даже наоборот. Хотя, что интересно, впоследствии большевики Пепеляева не прислонили к стенке, а дали какой-то небольшой строк. Который он отсидел и мирно жил в Сибири.

Я снова вызвал Устрялова.

— Николай Васильевич, про премьер-министра я знаю. А кто такой его брат? Я имею в виду его политические взгляды.

— Своеобразный человек. Автономист.

— Автономисты, это как я понимаю, сибирские сепаратисты?

Про автономистов я тоже помнил со своего времени. Во время перестройки в любом регионе имелись дегенераты, убежденные, что стоит только их региону отделиться от России — и они заживут как у Христа за пазухой. В Питере они тоже были. Ну, и в Сибири