будто я тебе доллар должен? – спросил он слабым голосом.

– А где тебе взять-то, если и должен, – улыбнулся Панкрат. – Лицо бледное, глаза запали. Видно, повод есть для плохого самочувствия.

– А тебе дело? – обиделся бизнесмен.

Суворин, не ответив, подошел к стойке.

– Вам в бутылках или кружку? – спросил бармен.

– Кружку, – выбрал Панкрат.

Получив через минуту кварту «Янтарного», он расплатился и подошел к столику, за которым, с нерешительным видом глядя на него, восседал его приятель.

– Что с тобой, Егор Артемыч? – спросил Суворин, ставя свою кружку на стол и садясь напротив.

– Товар потерял, – ответил Хомяков прямо по интересующей теме.

– Как так?

– А вот так. Слышал про аварию в Чкаловском?

– Слышал.

– Так вот в этом самолете был и мой товар.

– Много?

– Достаточно, чтобы испортить мне настроение месяца на три. Ты знаешь, – Егор Артемыч нагнулся и, приблизив свое лицо к Суворину, тихо спросил: – Может, мне кольнуться… или травку?

– Хреново тебе? – голосом, полным сочувствия, спросил Панкрат.

– Не то слово, – Хомяков выпрямился и снова взял в руки стакан. – Когда-то я курил травку, – вспомнил он, и в глазах его появился тот особенный блеск, который возникает практически у каждого, вспоминающего свою молодость. – Выкуришь, бывало, косячок вечером и спишь как ангел до самого утра.

– Ну не знаю, – Суворин смотрел в свою кружку, наблюдая за постепенно оседавшей пеной. – Полно вокруг наширявшихся. Не выглядят они свежими. Наоборот, дерганые какие-то. Так что ты эти мысли брось!

– Ты не понимаешь, – вздохнул Хомяков и насупил брови. – Мне каждой ночью становится все хуже и хуже. Сегодня ни минуты не спал. Мучился и вспоминал молодость. Знаешь, какое чувство было после хорошего косячка?

– Откуда мне знать?

– Как будто тонешь. Только это очень приятное чувство, как если бы уже воды наглотался и все тебе по фиг. Это же лучше, чем лекарства жрать. Сегодня за ночь полпачки «Тазепама» слопал, и хоть бы хны. Руки вон посмотри, как трясутся.

Он отодвинул бутылки и, вытянув, положил на стол руки. Они действительно дрожали.

– à голова болит, – жалобным тоном добавил он. – Ноги как резиновые. Даже пиво пить не могу. Того и гляди, стошнит.

– Ну не знаю, – осторожно проговорил Панкрат. – Может, тебе женщину лучше?

– Да нет у меня к этому никакого энтузиазма! – на секунду оживившись, рыкнул бизнесмен.

– Нету, так появится, – со спокойной убежденностью заявил Суворин. – Женщины, они ведь разные. Очень разные.

– А что, есть кто-то на примете?

– Есть.

– Проститутка?

– Побойся Бога! Девушка приличная. Массажистка. Как раз то, что тебе надо. à главное, не такая, как все.

– А что в ней особенного?

– Любит оранжевый цвет и песни пионерские поет.

– Пионерские? – Хомяков опустил глаза и надолго задумался. Потом внимательно посмотрел на Суворина.

На лице бизнесмена появились явные признаки оживления, и он с интересом спросил:

– А какие? «Взвейтесь кострами»?

– Я слышал про ветер.

– «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер»? – совсем оживился Егор Артемыч и с толикой ехидства в голосе спросил: – Этой старушке наверняка уже полтинник?

– Лет двадцать.

– Говоришь: любит оранжевый цвет?

– Точно.

– Солнечная, значит, вся такая, и про ветер поет, и не проститутка, – подытожил он и спросил с угрюмым видом: – А на кой хрен я ей сдался?

– Закажи массаж, а дальше уже твои проблемы, – посоветовал Панкрат.

– Может, ты и прав, – вздохнул Хомяков. – Есть какой-то резон в том, что ты говоришь. Я на последней жене зациклился. Фригидная была сука настолько же, насколько и жадная. Еле развязался с ней. Поэтому и решил с бабами завязать. Ты знаешь, – разоткровенничался он, хрипло дыша, – иногда мне по ночам даже страшно бывает. Сплю с включенным светом. А бывает, даже звоню кому-нибудь.

– А жена тебя что, пугала по ночам?

– Пугала, – вздохнул Хомяков, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Во время секса смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не моргая и не издавая ни звука, как стервятник на падаль, – сообщил он дрожащим голосом, начиная длинный рассказ со множеством недоговоренностей и умолчаний, который закончил фразой: – Представляешь: белое лицо в каком-то креме и широко раскрытые змеиные глаза, – лицо бизнесмена покрылось от волнения красными пятнами.

– Почему змеиные? – удивился Панкрат.

– Потому что меня от ее взгляда парализовывало до полной импотенции. А слышал бы ты ее смех, – передернул Егор Артемыч плечами и добавил с гримасой отвращения: – Такой высокий и злобный, как у гадюки.

– Разве гадюки смеются? – снова удивился Панкрат и вопросительно взглянул на собеседника, потрясенного жуткими воспоминаниями.

– Смеются, – убежденно ответил бизнесмен. – И она смеялась, – губы его задрожали. – Изводила меня и смеялась. Изводила и смеялась, – запричитал он, закрыв лицо руками.

– Ладно, записывай номер, – Панкрат подождал, пока бизнесмен отнял руки от лица, и вытащил «наладонник». Затем продиктовал ему номер Ани. – Девушку Анной зовут. Скажи, что Суворин рекомендовал.

«Ну вот я уже и сводня!» – мысленно поздравил он себя, закуривая сигарету.

– Хорошая девчонка? – с надеждой в голосе спросил бизнесмен.

– Хорошая, – ответил Панкрат.

Через две минуты он распрощался с Хомяковым, вышел из бара и позвонил Ане, попросив ее при встрече с Хомяковым разузнать как можно больше о капитане следственного отдела ГУБОПА Отоеве.

– Вас Леонтий ждет, – сообщила девушка.

Глава 18

На Большую Сухаревскую Суворин попал часа через два. Тамбовский лежал на кровати в ярко освещенной палате и, держа правой рукой журнал, с интересом разглядывал что-то на глянцевой странице. Он был бледен. Но на Панкрата посмотрел бодро и с энтузиазмом. И, тут же отложив журнал, подтянул поближе клавиатуру.

– Выздоравливаешь, – заметил Суворин после приветствия.

– Всему свое время, – написал Леонтий. – Садись. Разговор будет долгий.

Панкрат кивнул головой, придвинул стул к кровати и сел.

Тамбовский тем временем стучал пальцами по клавиатуре.

– Я многое о тебе узнал, – сообщил он. – Обаятельный, галантный, коммуникабельный,