«В беде и радости, в богатстве и бедности…» Клятва дана, и ее надлежит исполнять.

Во дворе царского дворца слуги встретили Федора и Ирину просто и буднично, словно отсутствия царевича никто и не заметил. Приняли поводья, помогли спешиться.

Федор Иванович дождался, пока жена оправит платье и шубу, подал ей руку, и они вместе стали подниматься по ступеням крыльца. К тому времени, как молодые одолели два пролета лестницы, на верхнюю площадку выбежали несколько бояр, из числа которых взгляд царевича тут же выхватил людей из его свиты.

— Боярин Благой! Боярин Овцин! — призвал сын государя двух хорошо одетых мужей среднего возраста. — Сие есть Ирина Федоровна, моя супруга и ваша госпожа. Ее дорожные вещи во вьюке на заводном коне. Снимите, отнесите в мои покои и разберите.

— Да, Федор Иванович, слушаем, Федор Иванович, — отозвались слуги, посмотрели через перила крыльца на двор, а затем поспешили вниз.

Юные супруги, взявшись за руки, прошли через сени и нарочито медленно двинулись через коридоры дворца, отвечая легкими кивками на низкие поклоны дворни.

Вскоре они попали в покои младшего царевича, и Федор Иванович жестом остановил кинувшегося к нему молодого, еще безбородого, боярина:

— Я сам разденусь, Неждан! Ступай, найди каких-нибудь девок, дабы помогали моей супруге, Ирине Федоровне.

— Супруге?! — округлились глаза юного слуги.

— Ты еще здесь? — подмигнул ему царевич.

Неждан поклонился и быстро вышел за дверь.

Федор Иванович сбросил шубу на лавку рядом с дверью, помог жене снять верхнюю одежду, прошел вместе с ней в большую горницу. Отпустил, прогулялся вдоль поставленных у стен лавок, выглядывая в каждое окно, остановился возле печи, положил на нее ладони:

— Горячая. Благо, хоть истопники от работы в мое отсутствие не отлынивали.

Ирина продолжала стоять у двери, нервно оглаживая широкую юбку бархатного сарафана с куньей оторочкой. После некоторого ожидания она подошла к мужу, тоже положила ладони на печные изразцы. Спросила:

— Что теперь?

— Даже и не знаю, — усмехнулся царевич. — В опочивальню рано, в баню после двух дней пути ни к чему, кушать не хочется. Я полагаю, в дорогу нам сбираться надобно, но пока сюда не доставят твоих вещей, сие будет трудно.

Распахнулась дверь, в горницу вошли сразу несколько бояр в шубах:

— Ты вернулся, Федор Иванович! Наше почтение! Радость какая, Федор Иванович! Мы уж тут все растревожились…

— И я рад вас видеть, бояре! — милостиво улыбнулся царевич. — И супруга моя, Ирина Федоровна, тоже рада вновь вас узреть. Вы ведь ее все знаете. Однако же премудрости наук арабских и богословия греческого мы сегодня познавать не в настроении, посему можете отдыхать. Тебя же, князь Никита Михайлович, попрошу с холопами на двор стольника Годунова Бориса отправиться. Пусть хозяева тамошние вещи супруги моей соберут и сюда доставят. Я твоему взгляду и разумению превыше прочих доверяю. Последи, чтобы не напутали чего, не попортили и не потеряли.

— Можешь не беспокоиться, Федор Иванович, я прослежу, — поклонился князь Ушаков и тоже вышел.

У младшего сына правителя всея Руси еще не имелось своего двора, и потому большинство слуг составляли лишь постельничьи, стольники, ключники, дворовые и множество учителей с дядьками. Посему после ухода воспитателей и отправки нескольких людей с поручениями горница опустела снова.

Пользуясь одиночеством, Ирина подобралась к мужу, крепко его поцеловала, и на душе у молодой женщины стало немного легче.

Дверь снова распахнулась, в горницу вошли сразу с десяток бояр, причем половина при саблях и бердышах.

— Федор Иванович! — громко провозгласил седобородый и белокожий, с отвислыми щеками, князь Тулупов. — Государь повелевает тебе предстать немедля пред очами!

— Я тоже соскучился по батюшке своему, Никита Владимирович. — Царевич взял Ирину за руку и крепко сжал. — Веди!

После недолгого пути через выстеленные коврами коридоры все вместе — и царевич, и Ирина, и стражники — вошли в царские покои, в уютную горницу перед опочивальней, отчего комната сразу показалась тесной.

— Как ты посмел?! — оглушительно рявкнул Иван Васильевич. — Как ты посмел перечить моей воле?!

Правитель всея Руси, похоже, оказался застигнут не ко времени, на его плечах, поверх шелковой рубахи, лежал крытый парчой просторный халат, голову прикрывала войлочная тафья, в руках был посох. Но весь он буквально полыхал гневом!

— Никита Владимирович, оставь нас одних, — спокойно произнес Федор Иванович. — И прочих бояр тоже с собою прихвати.

Князь Тулупов перевел взгляд на государя. Тот кивнул.

Служивые, поклонившись, попятились и покинули горницу.

— Я повелел тебе забыть про нее, Федька! — указал посохом на Ирину Иван Васильевич. — Я приказал выбросить из головы!!!

— Ваньке своему приказывай, отец! — холодно ответил царевич. — Это он тебе наследует, это ему твои прихоти важны, это он под тебя стелется. Это он — будущий повелитель и гнева твоего боится. А я приплод лишний, мне своим умом жить придется. Вот я и живу.

— Ты мой сын! — стукнул посохом об пол Иван Васильевич. — Чти родителя своего, отрок!

— Я стану молиться о твоем здравии, батюшка, — склонил голову Федор. — А ты обо мне не беспокойся. Я не Ванька, мне от тебя ничего не надобно. Совсем ничего. Ни злата, ни удела, ни доброго слова. Не надейся, не пропаду! Пойдем, Ирина, нам пора.

— Я тебя заставлю повиноваться, шельмец! — двумя руками перехватил свой посох Иван Васильевич. — Здесь я государь, и токмо по моей воле в сей державе все случаться будет!

— Бог на небе, царь на земле, — покачал головой Федор. — Нешто ты намерен, отец, Божью волю законом своим превысить?

— Нешто ты, Федька, беспутство свое возжелал Божьей волей оправдать? — подкравшись ближе, склонил голову набок царь.

— Свершение церковных таинств есть высшая и нерушимая Божья воля! — и не подумал попятиться Федор Иванович. — Ты забываешь, отец, что сам же повелел учить меня мудростям восточным и богословию греческому. Может статься, я оказался не лучшим учеником, но основные каноны все-таки запомнил.

— Желаешь поспорить со мной о богословии, сын? — отступил царь и оперся о посох.

Прекрасный теолог, Иван Васильевич даже во гневе заинтересовался возможностью диспута.

— Как сказывает персидская мудрость, батюшка, — все тем же спокойным тоном проговорил Федор Иванович, — всего один слабый ребенок может привести коня на водопой. Но даже целая армия не способна заставить его пить. Ты можешь привести меня к алтарю с любой женщиной по своему выбору. Но ты не в силах заставить меня сказать «да». А без моего согласия таинство венчания невозможно. Ты можешь положить со мною в постель любую девицу. Но ты не в силах заставить меня ею овладеть. Ты можешь отправить мою супругу в монастырь, но ты не в силах вынудить ее согласиться на принятие обета. А без ее «да» постриг считается недействительным и она остается моей женой. А коли так, то я всегда смогу приехать за нею и забрать к супружескому очагу. И я это сделаю! — Теперь уже царевич, расправив плечи, сделал шаг вперед: — Я никогда не женюсь более ни на ком, кроме как на Ирине, отец! Я люблю ее! Наша любовь есть дар Божий, и она освящена таинством венчания! Ты велик и могуч, ты повелитель величайшей державы ойкумены. Но даже ты не властен над Божьей волей и церковным таинством!