В гостинице шла вечеринка. В арках и дверных проемах висели гроздья воздушных шаров, в подвальной столовой во всю глотку горланили песни. Клем пошел в свой номер и свернулся на кровати. Он попытался уснуть, но свет раздражал глаза. Через несколько минут он услышал приближение хора — голоса поднимающихся по лестнице поющих мужчин и женщин гулким эхом отдавались между серых стен. Несомненно, мелодия была им хорошо знакома. Время от времени какой-нибудь благоразумный человек пытался утихомирить поющих, и они ненадолго сбивались на шепот, но стоило дойти до припева — и, не в силах дольше сдерживаться, хор прорывался с новой мощью. Клем подошел к двери. Глазка в ней не было, и, не открывая двери, он не мог увидеть разошедшихся гостей. Распевая во все горло, они протанцевали в нескольких сантиметрах от него на следующий этаж, потом еще выше. Возможно, игра заключалась в том, чтобы взобраться на крышу и продолжать петь с самого верха, услаждая руладами трубы, антенны и первые звезды. Было чуть позже полседьмого. Клем пошел в ванную, вымыл над раковиной голову, почистил зубы. Закапал из коричневого пузырька по три капли в каждый глаз. Часть жидкости потекла по щекам. Он вытер ее краем полотенца, потом поднял пузырек сбоку на уровень глаз и начал медленно водить им вверх-вниз, потом взад-вперед. Угол поля зрения здоровых глаз чуть превышает двести градусов: объекты, расположенные чуть дальше проходящей прямо перед глазами воображаемой плоскости, должны быть видны. Но видны ли они? В этом он не был уверен.

В магазине на шоссе д'Иксель Клем купил бутылку французского красного вина и, из холодильника, бутылку белого. Сосредоточившись только на окружающем — сколько проехало машин, какой марки, — вернулся на Туазон д'Ор, потом на проспект. Считал шаги от одного фонарного столба до другого, считал деревья и мусорные урны; думал появиться внезапно, подобно тому как застигнутый бурей путник вваливается в дверь на первых страницах романа, в котором о прошлом не будет ни строчки.

Добравшись до нужного здания, он нашел в списке жильцов фамилию «Карамера» и позвонил, прильнув ухом к переговорному устройству. Потом позвонил еще раз. Видимо, я отвык встречаться с людьми, подумал он. Веду себя, как полный идиот.

— Кто там?

— Это я, — сказал он, — Клем Гласс.

Молчание.

— Можно я зайду?

Послышался вздох, хотя, возможно, это просто протрещал статический разряд в динамике.

— Лоренсия?

— Четвертый этаж, — сказала она.

Он поднялся на лифте; освещение на четвертом этаже не работало, на деревянной лестничной клетке царил тусклый полумрак. Из квартир пахло едой, где-то в старых водопроводных трубах бормотала вода. Дверь напротив Клема распахнулась. Он увидел, что она переоделась, сменив платье на джинсы и красную рубашку.

— Я купил вина, — сказал он.

Она покосилась на пакет.

— Вы опять собираетесь задавать вопросы? Если вы собираетесь продолжать…

— Я пришел попросить прощения, — произнес он, — потому что понимаю, что все это вас не касается. Что заниматься Рузинданой действительно не ваше дело.

— И не ваше, — сказала она.

— Я пришел попросить у вас прощения, — повторил он.

— Прощения?

— Да. Извините меня.

Он следил, как она обдумывает его слова (обдумывает что-то); затем, повернувшись, Лоренсия пошла в квартиру.

— К нам пришли гости, — объявила она.

Клем последовал за ней на кухню. Посередине комнаты был стол, освещенный по центру лампой; у стола сидел Эмиль и, раскачивая ногой, читал комикс. Увидев Клема, он обрадовался и тут же потащил его в свою комнату похвастаться полученным на прошлый день рождения гоночным велосипедом ярко-вишневого цвета, стоявшим у стены под портретом непобедимого чемпиона Эдди Меркса[54]. Хоть Клем и не ездил на велосипедах много лет и плохо в них разбирался, ему было ясно, что велосипед — дорогой, особенно для ребенка, которому он станет мал через год. Он слушал объяснения Эмиля про скорости, специальные сплавы.

— Это один из самых лучших велосипедов, какие я видел, — сказал он.

Чей подарок, Клем не стал спрашивать. Хотелось думать, что это Лоренсия сэкономила сыну на подарок из своей зарплаты в ФИА.

На кухне, орудуя ножом с длинным лезвием и топориком, Лоренсия разделывала купленную ими в гастрономе курицу, потом обваляла кусочки в муке и смеси приправ. Пахло горячим маслом, к его запаху примешивался бумажный аромат варящегося на пару риса. Откупорив бутылку белого вина, Клем поставил стакан рядом с разделочной доской.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Вы за пальцы не боитесь? — спросил он.

Она помотала головой. Одна щека была испачкана мукой. Клем присел к столу рядом с Эмилем. Дверной проем за спиной мальчика был завешен красной или красно-коричневой шторой. Они разговаривали с Эмилем о музыке, велосипедах и комиксах. Лоренсия жарила курицу, масло на сковородке брызгалось и шипело. Без четверти восемь они сели ужинать. Клем подлил в стаканы вина. Ужин получился очень вкусный, и он сказал это три или четыре раза. Она спросила, готовит ли он дома, в Лондоне.

— Я редко бываю дома, — сказал Клем и признался, что готовить частенько лень и он обходится консервами.

— Как медведь, — сказала она.

— Почему медведь?

— Мы смотрели фильм про медведей, как они выискивают продукты в мусорных кучах, — сказала она, — А когда находят недоеденную консервную банку, то осторожно вылизывают ее длинным языком.

Эмиль хихикнул.

— Именно так, — подтвердил Клем.

Покончив с едой, они оставили посуду и перешли в гостиную. У стены напротив окна стояло пианино, и Эмиль сыграл на нем пьесу; Клем поаплодировал. Затем, устроившись на диване, они смотрели телевизор, пока Эмилю не пришло время спать. Вернувшись в гостиную в черно-синей пижаме с футбольным рисунком, он пожелал Клему спокойной ночи по-французски и по-английски. Лоренсия пошла его укладывать, а Клем отправился на кухню и начал мыть посуду. Тарелки, кастрюли, нож, топорик.

— Зачем вы, оставьте, — сказала она, вернувшись из спальни Эмиля и застав его у мойки.

— Уже почти все, — вытирая руки и поворачиваясь, ответил он.

Она стояла в проеме кухонной двери, и он опять, как и приближаясь к ней впервые у входа в «Марсианский пейзаж», отметил, как она одинока и с какой гордостью это скрывает.

— Еще немного вина осталось, — сказал он, — Хватит по стаканчику.

— Вам нужно скоро уходить, — сказала она.

— Я знаю.

Он разлил остатки вина; вернувшись в гостиную, они уселись на диван. Телевизор Лоренсия не выключила.