— Положи трубку на место! — приказывает Нина Елизаровна.

Стучит Мишка кулаками в дверь, вопит истошно…

— Что ты мучаешь его, Настя?! — кричит Лида.

Пьяненький Александр Наумович наполняет водкой две рюмки:

— Я бы с удовольствием с ним познакомился.

— Ничего интересного, папа. Слабый, бесхарактерный, не очень умный, — говорит Настя. — Наверняка поддатый сейчас. Постучит немного, выйдут соседи по площадке, отправят его в каталажку.

— Нет. Этого допускать нельзя. — Евгений Анатольевич встает из-за стола. — Это постыдно. Как его зовут?

— Мишка… — Настя не на шутку встревожена. — Осторожней, Евгений Анатольевич! Он все приемы знает.

— Нуда авось… — И Евгений Анатольевич направляется к двери.

* * *

Полумертвый, высохший бабушкин мозг заполняется страшным стуком. Челюсть отвалилась, рот кривится в беззвучном вопле, стекает слюна на подбородок, в широко открытых глазах дикий ужас…

* * *

— Настя-а-а!.. — кричит Мишка и молотит в квартиру. Но тут дверь неожиданно распахивается, и Мишка видит перед собой Евгения Анатольевича, который говорит ему:

— Михаил, ты бы вел себя поприличнее. А то ты этим только Настю расстраиваешь. А в ее положении сейчас, сам понимаешь, огорчаться нельзя ни в коем случае.

— Ах ты ж, козел старый! Я счас из тебя, курва, такую макаку сделаю — по чертежам не соберут, падла!.. — орет Мишка.

— Ну что же ты так нервничаешь? Приди завтра, трезвенький, поговори как человек. А то соседи сейчас выйдут и отправят тебя куда следует.

— Как же! Выйдут! Никто носа не высунет! Ну, иди, иди сюда, бздила!

— Тьфу ты, Боже мой… Ну как с тобой разговаривать, Миша?

— Да кому ты нужен, сука, со своими разговорами?!

— Вот это верно, — опечаленно говорит Евгений Анатольевич. — Видать, разговорами не обойтись.

Не успевает Мишка принять боевую стойку каратиста, как Евгений Анатольевич дважды резко бьет его в солнечное сплетение — слева и справа.

Он подхватывает падающего, теряющего сознание Мишку, заботливо усаживает его на ступеньки, садится рядом и обнимает его за плечи:

— Ну, все… Все. Успокойся, сынок. Сейчас пройдет… Это ненадолго…

* * *

Часам к двенадцати ночи обессиленные Нина Елизаровна, Настя и Лида, уже переодетые в старенькое, домашнее, с измученными лицами, сидят за опустевшим столом с грязной посудой, остатками еды и пустыми бутылками.

Бабушкина комната прикрыта.

Лида выливает себе в рюмку остатки коньяка.

Нина Елизаровна нервно трет виски — мучается головной болью.

Настя достает пачку «Пегаса».

— О ребенке подумай, — негромко говорит Лида.

Настя благодарно ей улыбается, комкает пачку и бросает в кучу грязной посуды. И видит на комодике отцовский кларнет.

— Папа опять кларнет забыл…

— Ах, молодец Маринка! — потягивает коньяк Лида. — Ах, хваткая девка! Мощнейшая провинциальная закваска! А ведь какой серенькой мышкой приехала к нам на первый курс!

— Что же делать с квартирой? Надо что-то с квартирой решать, — трет виски Нина Елизаровна. — Появится маленький…

— Маленькая, — поправляет ее Настя.

— Деньги, деньги… — говорит Лида. — Сейчас за деньги…

— Ма, давай красное дерево толкнем — на него жуткие цены сейчас! — оживляется Настя.

— А на что не жуткие? — усмехается Лида.

— Единственное, что от дедушки осталось, — грустно говорит Нина Елизаровна. — Да и не купит никто в таком виде. Реставрировать надо. Опять деньги! Господи-и-и! Да когда же мы жить-то начнем по-человечески?! Ну сколько можно? Ну смешно же прямо! Говорят, говорят, говорят! Уши ведь уже вянут!

* * *

Не спит Бабушка — внимательно слушает. С тоской оглядывает свою широченную кровать красного дерева… .

* * *

— Ладно тебе, мамуль… — Настя прижимается щекой к руке Нины Елизаровны. — И так разместимся как-нибудь.

— Мам, у нас выпить нечего? — спрашивает Лида.

— После Александра Наумовича? Ты с ума сошла.

— Спокуха, девочки! — И Настя достает из-за дивана бутылку с итальянским вермутом. — Когда я увидела, что папа уже в мажоре, я тут же заныкала это.

На дне бутылки плещется граммов сто, не больше. Настя разливает «Чинзано» по двум рюмкам — сестре и матери.

— Вуаля! Кто — добытчик? Кто — волчица?!

— А себе, волчица?

— В глухой завязке. Или дети, или поддача!

— Мамуля, давай треснем за Настюху и… Пей, пей, мама! И будем исходить из реальных возможностей… Нам надеяться не на кого.

— Будь счастлива, дочура, — смахивает слезу Нина Елизаровна.

— Настюхочка! Будь здорова, киска! Вперед! — Лида выпивает свою рюмку. — Внимание! Только следите за мыслью. Если шкаф поставить вот так… А мамин диван сюда…

— Правильно! — кричит Настя. — То здесь встанет кроватка! Да?

— Оф корс, май систер! Стеллаж запихивается в нашу комнату…

— А комодик? — спрашивает Нина Елизаровна.

— На помойку! Тогда Настина раскладушка совершенно свободно встает рядом с кроваткой и…

— Ну правильно, — прерывает Лиду Нина Елизаровна. — И судно с бабушкиными делами можно будет выносить только мимо маленького.

— Ма-лень-кой!.. Сколько раз тебе говорить!

— Какая разница, если ребенок будет постоянно дышать миазмами?!

— Чем? — Настя впервые слышит это слово.

— Ну, что в судне бывает из-под Бабушки.

— А-а-а… Но не вечно же это будет? Когда-то же придет и конец. — И тут, судя по тому, как одновременно замолчали мать и сестра, Настя понимает, что этого говорить не следовало. — То есть я хотела сказать…

— Ну что ты за сучка, Настя! — зло говорит Лида. — Как у тебя язык повернулся?!

— Это же твоя Бабушка… — тихо говорит Нина Елизаровна.

— Сами же говорили: «исходя из реальных возможностей»… — виновато бормочет Настя.

* * *

В своей комнате Бабушка слышит Настин приговор и в панике поднимает трясущуюся правую руку. Цепляется скрюченными пальцами за веревку от колокола и резко дергает…

Но привычного «Бом-м-м!» не раздается. Тяжелый медный язык корабельной рынды отрывается и падает Бабушке точно на голову.

По истощенному, парализованному тельцу Бабушки пробегает предсмертная судорога, а в угасающем мозгу молниями несутся обрывки видений…