– Можете стоять, если хотите, а я пойду и постучусь!

– Иди, – кротко согласился Бьорн, и немало удивленная такой покладистостью гномиха двинулась к крыльцу, но у самой цели поняла что к чему и остановилась.

Для разнообразия волшебник оказался прав, и ведьма действительно сразу принялась демонстрировать характер, коим их сословие было славно. По крайней мере, едва Фин достигла крыльца, дверь в дом открылась и на пороге появилась хозяйка, ничуть не выглядевшая как человек, которому преподнесли сюрприз. Собственно, выглядела она довольно заурядно, что для ведьм не типично. Они могут принять облик безобразной старухи, или ослепительной красавицы во цвете лет, или еще кого-нибудь, но обязательно выберут нечто оригинальное. Эта же конкретная более всего походила на важную, крупную женщину средних лет, одетую в простое домотканое платье. Черты ее лица были грубоваты и маловыразительны, карие глаза отнюдь не светились вековой мудростью, а при взгляде на выпяченный подбородок в памяти всплывал широко распространенный и не самый приятный вариант базарных торговок. Единственное, что создавало небольшой диссонанс, – ее черные, как смоль, волосы и смуглый цвет кожи, крайне редкие для северного Даланда, но это так, частности...

Зато манера поведения ведьмы вполне соответствовала классическим образцам. Потратив несколько секунд на обзор гостей, она деловитой походкой спустилась с крыльца и направилась прямиком к волшебнику. Фин, правда, предприняла попытку перехвата, но только начатая речь:

– Добрый день, уважаемая! Мы... – была прервана, брошенным на ходу:

– Да знаю я, знаю.

Голос ведьмы – низкий, бархатистый, красиво модулированный – не только не вязался с внешностью, но для знатока сразу выдавал настоящего мастера своего дела. «Мастера по чарующему выпеванию заклинаний, так замечательно задуривающих мозги непосвященным», как охарактеризовал это Бьорн, уже подобравшийся в ожидании первого ушата помоев, вылитых столь замечательным голосом.

Ушат последовал, но оказался сравнительно небольшим. Остановившись в шаге от Бьорна, ведьма улыбнулась одними губами и поклонилась с преувеличенным почтением.

– Какая честь! Сам великий волшебник Дарн-о'Тор изволили посетить мой скромный приют.

– Простите, мы незнакомы, – Бьорн сухо кивнул в ответ.

– Меня зовут Элинор, если для вас это имеет какое-то значение.

Бьорн понимал, что ведьма настроена куда более миролюбиво, чем ожидалось, и лучше бы вести себя пай-мальчиком, но проблема с недостаточной дипломатичностью формулировок преследовала его всю долгую жизнь.

– Как бы там ни было, а я здесь не один. Может, кому-то интересно...

Ведьма поморщилась и махнула рукой.

– Ладно, перейдем к делу, а то у кого-то, кто ничего не может спросить, очень мало времени. Не буду прикидываться, будто не знаю, что вас сюда привело, однако, волшебник, вам придется попросить у меня помощи. Официально.

– Что значит «официально»? Мы не в сказке про исполнение желаний.

– Безусловно. К вам, правда, это тоже относится. Так что просите. По-простому, без условий и клятвенных обещаний. Все равно мне от вас ничего не надо.

– Зачем тогда?

Лицо ведьмы приняло каменное выражение, и Бьорн заставил себя говорить любезно:

– Давайте в самом деле не будем прикидываться. Не знаю откуда, но вы хорошо осведомлены о том, что происходило в этом лесу, и сами подали знак, когда мы попали в беду. Разве нет?..

Элинор промолчала, как бы признавая сей факт, и Бьорн продолжил в увещевающей манере:

– Но если вы сознательно дали нам знать о своем существовании и при этом ничего от нас не хотите, значит, собирались помочь в любом случае. Зачем же ставить всякие нелепые условия? Это как минимум непоследовательно.

– Мне не обязательно быть последовательной. Я не волшебник, – отрезала ведьма, и Бьорн почувствовал, что краснеет. Но помимо нежелания унижаться он видел в ситуации некоторые по-настоящему тревожные симптомы, поэтому решил гнуть свое:

– Слабый аргумент.

– Я ни с кем и не спорю. Либо вы меня попросите, либо нет.

– И если я не стану?..

– То я не стану помогать.

– А парень умрет.

– Умрет. Заставить меня не в ваших силах.

– Это правда, – спокойно, без вызова признал Бьорн и умолк надолго.

Ведьмы часто и охотно капризничали, но к Элинор в данном случае это не относилось. Она на полном серьезе ставила волшебника перед выбором, казалось бы – очевидным. Действительно, что можно выбрать между жизнью и смертью потенциального героя? Да если уж на то пошло – между жизнью и смертью вообще...

Однако за поверхностной примитивностью тут скрывались ого-го какие глубины, ибо когда ведьмы не капризничают, они загадывают загадки. К примеру, зачем предлагать Бьорну Скитальцу однозначный выбор. Если не из вредности, то причина может быть только такова: ей, Элинор, известны возможные последствия решения, что она таким вот поведением и доводит до сведения волшебника. Это автоматически предполагало наличие у Элинор дара ясновидения, причем очень развитого. Впрочем, это и так не вызывало у Бьорна сомнений – он прекрасно знал рамки, отведенные чудесам, и понимал, что ведьма не могла узнать об их существовании, не будучи ясновидящей. Но вот дальше начинался туман, плотный и липкий. Дилемма номер один: либо последствия очевидного решения сулили громадные неприятности, либо просто были столь масштабны, что ведьма не отваживалась взвалить на себя ответственность. Последнее было менее вероятно – ведьмы редко обременяли себя беспокойством за кого-либо кроме собственной персоны, но всегда есть шанс нарваться на исключение, и сейчас этот шанс отнюдь не казался мифическим.

Дилемма номер два: неприятности в понимании Элинор и его, Бьорна, понимании – это одно и то же или разные вещи? Иными словами, на чьей стороне находится Элинор – Света или Тьмы? Определиться в этом вопросе с ведьмами очень сложно, потому как в массе своей они совершенно аполитичны и выражают мировоззрение сентенциями типа: «В природе вообще нет Добра и Зла, их выдумали люди, для того чтобы находить оправдание собственным поступкам». Бьорн, сам не будучи ортодоксом, полагал эту позицию легкомысленной и малодушной, но в текущий момент у философских дебатов перспективы не видел, поскольку был уверен, что дебатировать будет в одиночестве. Куда более обещающим тут представлялся дедуктивный подход, поскольку известно, что при каких угодно декларациях ведьмы сознательно или исподволь симпатизировали стороне, к которой принадлежал источник их силы. К сожалению, с даром ясновидения полной четкости не было – чаще он встречался у черных чародеев, но знавал Бьорн и пророков, являвших собой цвет сил Света...

Конечно, чародей мог провести осторожное изучение способностей Элинор и, наверное, поступил бы так, если б не дилемма номер три. Собственно, это была не дилемма, а вопрос: имеет ли он, великий волшебник, моральное право обречь Джерри на смерть? Даже если будет точно знать, что это правильно, что иначе Джерри, к примеру, погубит их всех и отдаст мир в лапы Черного?.. Нельзя сказать, что Бьорну в его долгой жизни, прямо-таки переполненной судьбоносными решениями, не приходилось сталкиваться со схожими ситуациями. Еще как приходилось. Проблема заключалась в том, что он действовал в них по-разному. Чувствовал, что право есть – губил, чувствовал, что права нет – спасал. А сейчас он вообще ничего не чувствовал. Как с ним приключился такой конфуз, Бьорн объяснить не мог – раньше интуиция всегда срабатывала, – но усердные попытки нащупать твердую почву в зыбучей трясине, где он оказался по вине Элинор, пока что к успеху не приводили, а минуты бежали...