— Но, Эрик… яд вампира… я не могу пострадать, правильно? В смысле — я же превращаюсь… — Мои пальцы сами метнулись к шее, нащупывая несуществующий шрам.

— Как только обмен ядом прекратится, симптомы ослабнут. Не знаю, как быстро, потому что ген в тебе определенно очень силен. Но поскольку я больше не собираюсь впрыскивать в тебя яд, ты снова станешь уязвимой. Это всего лишь вопрос времени.

— Но, Эрик, я передумала! Я хочу превратиться! Мы должны закончить то, что начали. Ты же хотел уничтожить «Тангенто»?

Эрик резко шагнул ко мне, схватил за руки и стиснул их достаточно сильно, чтобы я вспомнила, как он, будто тряпичную куклу, отшвырнул в сторону мужчину весом в двести фунтов.

— Ты услышала хоть одно слово из того, что я сказал? — прошипел он, губы его растянулись, и я увидела знаменитые клыки, о которых Сулейман упоминал во время нашей первой встречи. Холодный ужас стиснул желудок, но клыки исчезли так же быстро, как и показались. Эрик отпустил мои руки. — Возвращайся к Стиву, запрись на несколько дней, а когда выйдешь, я уже разберусь со всем сам.

— Эрик, ну как ты можешь говорить мне такое после всего, что сказал насчет борьбы со злом? Я хочу тебе помочь, я хочу победить этих негодяев!

— Нет! — закричал Эрик. Мой рот захлопнулся, я попятилась. — Мы должны оставить их в покое! Из-за меня погибли уже двое, и я не допущу, чтобы женщина, которую я люблю, тоже умерла! Я не смогу защитить тебя, Анджела, у меня нет глаз на затылке. Ты оставишь их в покое, Анджела. Ты послушаешься меня!

Мой страх испарился. Я кинулась к Эрику и обхватила его за шею, закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы передать ему мои мысли. Через мгновение его руки обняли меня, голова опустилась на мое плечо. Я погладила его по волосам.

«Да, я люблю тебя, Анджела. И поэтому должен уйти, разве ты не понимаешь?»

— Нет! Я не понимаю! Совсем не понимаю.

Эрик отошел от меня на шаг, потом еще на один. Его лицо превратилось в маску, все истинные чувства спрятались за ней.

— Да. Это было моим недостатком еще тогда, когда я был человеком. — Он сделал еще шаг назад, и его поглотила тьма. — Прощай, Анджела. Мы больше никогда не увидимся.

Полиция сняла с моей двери печать и разрешила вернуться в квартиру в пятницу утром. Я пошла прямо в свою комнату и вытащила с верхней полки гардеробной чемоданы, решив упаковать как можно больше одежды и книг и перевезти все к Стиву. Поживу у него, пока не найду новую квартиру, а может быть, и вовсе уеду из города. Я была слишком потрясена и оскорблена в лучших чувствах, чтобы загадывать далеко вперед. Мне хотелось уехать из Сан-Франциско, но ведь нужно думать еще и о маме и помогать ей, мало ли что может случиться во время болезни. Но в любом случае жить в этой квартире я больше не собиралась и работать в «ДВУ» тоже.

Я собрала примерно половину чемодана, и тут на меня навалилась уже привычная дневная усталость. Я закрыла жалюзи, легла на кровать и, как это часто случалось в последние дни, заплакала. Казалось, что всякий раз, как мне приходилось чуть снизить темп, приходили слезы.

Зазвонил телефон. Мне ни с кем не хотелось разговаривать, пусть общаются с автоответчиком. Оказалось, что это телемаркетер звонил Кимберли. Очевидно, они еще не знают, что Кимберли умерла, хотя для них смерть вряд ли является критерием, по которому они вносят человека в свой список «не звонить».

Бедная Кимберли! Она во многих отношениях была счастливой — красивая, богатая, привилегированная. И все же была несчастной. Родители заваливали ее подарками, но не давали того единственного, в чем она по-настоящему нуждалась, — любви и одобрения. Чтобы двигаться по карьерной лестнице, ей пришлось прибегнуть к воровству и обману, потому что она не верила в собственные таланты. Вместо того чтобы выйти замуж за Барри Уорнера, на что надеялись родители, она его шантажировала, пытаясь добиться положения, которое могла заслужить упорным трудом, если бы обладала достаточной верой в себя.

Шантажировала его…

Я села в кровати, внезапно проснувшись и насторожившись. Мысли перегоняли одна другую. После того как Эрик оставил меня у «Балклуты», я пыталась его отыскать, но все пути к нему оказались перекрыты, как горные перевалы зимой. Сулейман и Моравия его не видели. Офис стоял запертым. И дело «Тангенто» тоже захлопнулось, как раковина моллюска. Я звонила; Дику на работу, но он сказал, что Барри, услышав про Кимберли, все отложил на потом и уехал в Техас.

Но для того чтобы шантажировать Барри, Кимберли должна была располагать доказательствами. И эти доказательства должны где-то лежать. Кимберли не собиралась умирать, у нее не было времени, чтобы перепрятать или уничтожить их. Возможно, они где-то в квартире. Шансов, конечно, мало, но попробовать стоит.

Я на цыпочках прошла в комнату Кимберли. Все по-прежнему валялось на полу, а вот матрас с кровати полиция забрала с собой как улику, за что я испытывала к ним искреннюю благодарность. Я заглянула под кровать — там в клочьях пыли виднелась только одинокая сережка. На тумбочке лежали вибратор, тени для век, наушники, пузырек антидепрессанта, выписанный для ее матери, и небольшая книжка под названием «365 ежедневных медитаций». Я выдвинула ящик и заглянула за него. Обыскала комод, перебрав все трусики и лифчики, сложенные в отдельные коробки.

В гардеробной Кимберли пахло розами и кедром, на плечиках аккуратно висела настоящая радуга из одежды. Я раздвинула плечики — и вот оно! Большой конверт с логотипом «ДВУ», кнопкой пришпиленный к стене. Поразившись, насколько все оказалось просто, я вытряхнула содержимое на кровать. На пыльном подматраснике Кимберли лежали несколько фотографий, видеокассета и несколько сложенных листов бумаги.

На первой фотографии на кровати, покрытой единственной смятой простыней, распростерлась азиатская девочка с широкими скулами и длинными темными волосами, одетая только в мини-юбку. Я не особенно разбираюсь в возрасте подростков, но, судя по едва набухшим грудям, ей было не больше двенадцати лет. Лицо, полное печальной покорности, опущенные вниз уголки губ, которые, похоже, никогда не улыбались. Глаза девочки открыты, зрачки помутнели и затуманились. Шея охвачена кольцом фиолетовых и багровых синяков. На край кровати отброшен шарф, частично скрытый простыней. Сзади на фотографии кто-то написал: «Джинда, Тания-роуд, Бангкок».

Было еще несколько фотографий, все душераздирающе одинаковые, только девочки на них были запечатлены разные. Все девочки обнаженные или частично одетые, все задушены и сфотографированы на кровати, где их бросили в одиночестве. Я подошла к окну и несколько раз глубоко вдохнула, чтобы в голове прояснилось, но при этом поняла, что уже никогда не смогу забыть эти фотографии, сколько бы ни прожила на свете.

Я взяла кассету и тяжело, словно собиралась стать свидетелем казни, пошла в гостиную. Несколько секунд темноты, а потом появилось изображение. Я молча смотрела в течение пяти минут, показавшихся мне часом. Звуки были даже ужаснее, чем картинка, — свиноподобное урчание и хрюканье мужчины и высокие тонкие крики девочки. Это была самая первая девочка, я узнала ее большие глаза и широкие розовые щеки. А мужчина был Барри Уорнер.