— Как же ты его лишился, князь?

— Лет пятнадцать тому проиграл здесь барону Ригеру осьмнадцать талеров сверх тех трех гривен, что имел с собой в мошне. Пришлось этому кровопийце жидовскому кланяться. Взял двадцать талеров, упредил, чтобы залога моему никому не отдавал. Ибо коли и задержу с отдачей, все едино за клинком явлюсь и сверх оговоренного доплачу. И что ты думаешь? Всего на две недели с приездом припозднился — ан заклада моего уже и нет! Все, сказывает, срок ушел, заклад продан.

— Убить его за это мало!

— Это верно. Да здесь, в диких местах, русским сабли носить запрещено. Токмо это его и спасло. Я привезенные десять гривен с горя опять чуть не все тогда проиграл, потом дрался с кем-то на алебардах, потом неф старый выиграл. Итальянцы такой корабль хитрый придумали, чтобы прямо с телег его грузить. Там стена в борту открывается, и прямо в трюм мостик получившийся идет. Насилу я этот неф потом по нашим протокам к имению, в озеро провел. В Верятах на нем плавал, смердов пугая, пристань большущую построил. А он, старая лоханка, возьми, да на будущий год и утони! Этот самый борт отвалился прям посередь озера, он водички черпнул, на бок завалился, да в минуту и потоп. Насилу людишки все попрыгать успели, да за всякий хлам плавучий похвататься. Ни един не утонул. Я же и вовсе в окно комнаты своей на корме выпрыгнул, а вслед за мной стол выплыл, дубовый. Верхом на нем к берегу и выгреб. Опосля уже сам суденышки покупал. Глупо, согласись, пристань отстроить, реки-протоки вычистить, а потом токмо лодку на озере иметь. Ныне уж семь судов разных на отхожий промысел по весне от моего причала в Верятах отходят. Но таких крупных более уж не покупал. Сам удивляюсь, как тогда провести по реке исхитрился. Видать, Господь улыбнулся моей дурости.

— А правду сказывают, Юрий Семенович, будто ты в Кореле, с родичами из свенов гуляя, постоялый двор сжег?

— Нет, неправда, — отмахнулся князь. — Он сам сгорел. Мы с Тавром и Ольхеном всего лишь костер в трапезной запалили. Хозяин мясо недожаренное принес, вот мы и решили сготовить как положено, на месте, коли трактирщик не умеет.

— И чего хозяин? — тихо засмеялся Андрей.

— Воеводе нажаловался. Пришлось за новую избу ему заплатить. И пожилое за четыре дня. Глупый воевода в Кореле, совсем боярской солидарности не чует.

— Я вот что думаю, дядюшка, — вспомнив «мушкетера», поменял тему Зверев. — Какая разница, тот ростовщик ныне сидит или уж сын его? Проклятое золото они так и так заслужили. По-родственному. Вот пусть и получают.

— Глянуть бы… Глянуть на его рожу гнусную, про саблю свою напомнить. Боюсь, стражу сразу позовет. Спугну, не рискнет на сделку крупную пойти. Эх… Эй, холоп. Пахомом тебя зовут? Постучись в эту дверь, спроси, здесь ли дело свое купец Мойша Шем-Тов ведет. И можно ли к нему с большим делом подойти, о коем иные посетители слышать не должны?

— Постой, а на каком языке спрашивать нужно?

— На русском, конечно, — пожал плечами князь. — Знаю, по законам Ордена за обучение русскому языку штраф и отрезание ушей положено, а за изучение — штраф и публичная порка. Да токмо рази заставишь народ язык родной забыть, хоть пори его, хоть даже голову отрубай? Все побережье морское по-русски разговаривает. По-немецки токмо рыцари меж собой да гости иноземные.

— Так я пойду, княже? — уточнил у своего хозяина дядька.

— Ступай.

Князья с холопом Друцкого отступили обратно на слякотную улицу. Вскоре они услышали глухой металлический стук, спустя минуту — скрип открываемой двери. В городе продолжалась повседневная жизнь. Спешили куда-то смерды в серых и коричневых кафтанах, большинство — в бумажных подшлемниках с длинными наушами, в деревянных башмаках. Пару раз между кучами навоза пробрались горожанки в пышных платьях из синего и зеленого полотна с парчовыми вставками, в рогатых шапках, с которых свисали прозрачные вуали. Красотки высоко задирали юбки и тщательно выбирали место для каждого нового шага.

Вообще, у Андрея сложилось впечатление, что город населяли только смерды и нищие: простенькая домотканая одежда цвета долгой поношенности, картонные капоры, полотняные платки, серые лица. Женщин в нормальной одежде встретили — раз, два и обчелся, золотые украшения блеснули вовсе раз — на каком-то пузатом медлительном бюргере в толстых шерстяных чулках, бархатном берете и стеганке с пышными, набитыми ватой плечами. Пожалуй, московские холопы в их неизменно цветастых атласных рубахах, с серьгами да кольцами, произвели бы тут впечатление безмерно богатых дворян, а ремесленники в кафтанах с вошвами, мехами и жемчужными побрякушками — королей и императоров. Без серебряной ложки на поясе ни один кожевенник в Туле или Рязани со двора не выйдет — а тут половина баб без серег и колечек разгуливали!

— А у ростовщика серебра-то хоть пара пудов наберется? — забеспокоился Зверев.

— Нет, конечно, — хмыкнул Друцкий. — Но талеров пятьсот быть должно всяко. А коли поднатужится, то и тысячу соберет. Фунта четыре золота взять сможет.

— Ты здесь, княже? — появился из проулка Пахом. — В два часа пополудни купец ждать нас станет. Просил не задерживаться, ибо встреча у него днем в магистрате.

— Врет, — моментально отреагировал князь Друцкий. — Цену себе набивает. Но ко времени лучше успеть. Свидетели нам все же не нужны. Дурные тут места, безбожные. Покажешь серебро прилюдно — обязательно на татя уличного опосля наткнешься. Посему я вас с парой крепких холопов и провожу, и встречу.

На ушкуе из трюма подняли синюшного пленника, сняли с него ошейник, для поднятия сил дали съесть ломоть буженины, выпить кубок вина. Князь Друцкий, недовольно покрякивая, обошел его кругом:

— Нет, как был мерзавец полудохлый из поруба, так и остался. Терентий, обрей его наголо сверху и снизу, иначе с волосами не управиться. И одежу всю его — за борт. В кладовке справные порты и рубаху подберите…

Юрий Семенович ушел в носовую каюту и вскоре вернулся с бархатным колетом — плотной курткой слева зеленого, справа синего цвета, с деревянными палочками, продеваемыми вместо пуговиц в шелковые петли, с пышными рукавами, имеющими продольные разрезы, сквозь которые проглядывала атласная подкладка.

— Вот, дитя ехидны, надевай. Поношен пурпуан, изрядно поношен. Но для Колываня серенького и такой сойдет.

После исчезновения путаных патл и грязной бороды синюшный и вправду стал походить на достойного ремесленника, а в пурпуане — и вовсе на небогатого дворянина, решившего принарядиться для дальней поездки.

— Пахом, — подманил к себе холопа князь и вручил боевой топорик. — Сунь за пояс. Коли стража спросит, плотником назовешься.

— Благодарю, княже, но я лучше кистень в рукав опущу.

— Бери, бери. Коли проследят, лишним не окажется.

— Я кистенем обойдусь, — отказался от оружия Андрей.

После напутствия дядюшки он решил натянуть кожаный поддоспешник и свою верную байдану. Кольчугу пришлось прятать под плотный суконный кафтан. Пахом ограничился толстой стеганкой, набитой конским волосом и прошитой проволокой. В итоге как раз поднятый из трюма тать и оказался из всех троих самым нарядным — двое спутников выглядели его унылыми слугами.