Бутлер выразительно дернул головой, показывая, чего стоит некий Баркан в качестве защитника.

Я записал номер телефона в записную книжку, недоумевая, зачем он, собственно, мне понадобился. Тяжелая еда с выпивкой сказывается на серых клеточках — недаром Пуаро был трезвенником и вегетарианцем… Или Холмс? Впрочем, неважно, никто из них наверняка не пробовал жареной индейки а ля Рина.

* * *

Статью, связавшую итоги двух операций — «Возмездие» и «Гроздья гнева», я закончил в срок, и утром того знаменательного дня держал в руках свежий номер «Гаарец» с собственным опусом на третьей полосе. Читать я предпочитаю «Едиот ахронот», но пишу всегда в «Гаарец». Согласитесь, что читать и писать — принципиально разные сферы деятельности, и лучше их не смешивать. Впрочем, причина была вполне прозаической — в «Гаарец» платили больше.

Статья получилась хорошей (еще бы, я потратил на нее два месяца!), и я представлял себе, что скажут в мой адрес профессор Бар-Леви, и доктор Радзиевский, и сам декан Сандлер. Все они хвалили статью, мне приятно было слышать их воображаемые голоса, и потому я не сразу обратил внимание на заметку, опубликованную на той же странице.

«Завтра начнется суд над Гаем Шпринцаком, убившим два месяца назад своего дядю, известного хирурга и бизнесмена Иосифа Гольдфарба. Обвиняемый так и не признал своей вины, хотя следствие располагает всеми изобличающими уликами. Обвинитель будет требовать пожизненного заключения, в то время как адвокат предполагает, что, учтя все факторы, суд приговорит Шпринцака к десяти годам.» Я смотрел на газетные строчки и вспоминал, как мы с Романом осматривали место трагедии, и как мы допрашивали Гая Шпринцака, а он смотрел на меня странным взглядом перетрусившего звереныша. Вспомнились мне ночи, когда я лежал, глядя в темноту, и пытался самостоятельно разобраться в этой проблеме. Удивительное ощущение: я уверен был, что давно все понял, что знаю истинного убийцу, но знание это сидело глубоко в подсознании, и извлечь его оттуда могло лишь какое-то ключевое слово. Или действие. Нечто, промелькнувшее и почти не оставившее следа. Забытое сразу же, как забывается сон…

По ассоциации мне и вспомнился кошмар, преследовавший меня однажды под утро — Отелло, гнавшийся за Дездемоной с воплями о платке, выпачканном кровью. Я еще подумал тогда, что…

Я аккуратно сложил газету, стараясь шелестом страниц не спугнуть мысль, наконец-то вернувшуюся домой после долгого отсутствия.

Идиот, сказал я вслух, имея в виду то ли комиссара Бутлера, то ли инспектора Соломона, а скорее — себя самого.

Где, черт возьми, записан у меня номер телефона адвоката Баркана? Или — лучше позвонить Роману? Нет, дело уже передано из полиции в суд, от комиссара Бутлера сейчас ничего не зависит.

Где же я записал этот проклятый номер?

Выйдя из тюрьмы, Гай Шпринцак созвал друзей и всю ночь пил с ними, каждые полчаса поднимая тост за то, чтобы Иосиф Гольдфарб никогда не попал в рай. Говорят еще, что Гай Шпринцак явился на кладбище в Кирьят-Ювель, где на могиле Гольдфарба уже стоял мраморный памятник, и положил на плиту огромный камень — то ли в память о дяде, лишившем племянника законного наследства, то ли для того, чтобы душа Гольдфарба не могла подняться в высшие сфирот и соединиться с Творцом. Что ж, поступок, достойный иудея — зуб, как говорится, за зуб…

— Видишь ли, — сказал я в тот же вечер Роману, явившемуся без приглашения и в неурочный час выпить чашку гнусного растворимого кофе, — видишь ли, когда мы с тобой стояли в кабинете Гольдфарба, а твой инспектор надиктовывал для протокола описание места преступления, я обратил внимание на одно странное обстоятельство. Но был настолько взволнован, что сразу же упустил мысль, а потом не мог поймать. Собственно, даже и вспомнить не мог, что такая мысль была. Потом она явилась мне во сне, и я опять не понял намека… Ну хорошо, я дилетант, но ты-то и твои люди куда смотрели?

Роман ответил не сразу, кому хочется признавать свои промахи?

— Такая мелочь, — сказал он наконец. — Смотри, в девяти случаях из десятка мы имеем дело с убийствами грубыми и, в принципе, ясными. Привыкаешь не вглядываться в такие тонкости, если в целом картина ясна…

— Ну так вот, — я не стал развивать дальше тему недостаточной компетентности полицейских экспертов и роли серых клеточек в мыслительной деятельности дилетантов-историков. — Ну так вот, когда я послушался совета Отелло и обратил, наконец, внимание на пресловутый платок Дездемоны, выпачканный кровью, все детали этого дела заняли нужные места…

— При чем здесь Отелло? — раздраженно сказал Роман. — Он задушил жену, а не стрелял в нее из пистолета.

— Платок! — воскликнул я.

— На платке Дездемоны не было крови, что ты несешь, Песах?

— При чем здесь Дездемона? — раздраженно сказал я. — Речь идет о платке Гольдфарба.

— Ты помнишь, — продолжал я, — что, подняв с пола платок, инспектор Соломон сказал так: «несколько капель крови и след от туфли. Гольдфарб наступил на него.»

— Именно так написал и эксперт, — подтвердил Роман.

— Но он не написал: «несколько пятнышек крови на обеих сторонах»!

— Эксперт не мог этого написать, потому что изучал уже развернутый платок. Он не знал, что платок был сложен вдвое, когда Соломон поднимал его с пола.

— Вот именно. И написал просто о нескольких капельках крови. Что же было на самом деле? Капли оказались на обеих сторонах платка: той, что прилегала к полу, и той, что была сверху. И нужно было только понять значение этого факта, а потом цепочка выстраивалась уже автоматически… Еще кофе?

— Налей вина, — сказал Роман. — От твоего кофе у меня наступает депрессия.

— Твое здоровье, — сказал я и продолжил рассуждения, не дожидаясь, когда Роман опустошит свою рюмку. — Что же получается? На полу уже была цепочка кровавых следов, когда платок выпал из чьей-то руки. Так капельки отпечатались на нижней стороне платка. Потом на платок наступил Гольдфарб, и капельки крови упали на верхнюю сторону. Это могло означать только одно: на самом деле на полу была не одна цепочка следов крови, а две. Поскольку тело убитого было обнаружено посреди комнаты, это означало, что Гольдфарб получил пулю не тогда, когда стоял у окна, как сказано в экспертом заключении. Нет, в него стреляли, когда он находился посреди комнаты. Смертельно раненый, он сделал несколько шагов к окну, а потом вернулся обратно, уронив платок и наступив на него ногой. Упал и умер. Возникает вопрос: зачем он ходил по комнате?

— Господи, — сказал Роман, — раненый человек, за минуту до смерти… Он мог бегать по комнате, пока не потерял сознание. Мог броситься к окну, чтобы позвать на помощь, но окно было закрыто, а за домом стройка, крик никто бы не услышал… Он бросился к двери и упал. Хочешь еще варианты?

— Согласен. Странность с платком остается всего лишь зарубкой в памяти, если не связать ее с показаниями Гая. Ты не верил ни одному его слову, и никто не верил, даже его адвокат. Вы считали, что он отпирается весьма неправдоподобно… А он говорил правду. Он действительно явился на виллу потому, что его вызвал дядя. Сказано было, что речь пойдет о наследстве, мог ли Гай не явиться? Он приехал, наследил у входа, но войти не смог, у него уже год не было ключа. Обойдя виллу, он обнаружил свой пистолет под окном кабинета. И увидел тело убитого дяди — сквозь стекло. Будучи трусом по натуре, он, естественно, в панике сбежал. В общем, он сам сделал все, чтобы засадить себя за решетку. Следуя чужому сценарию, конечно, но разве он об этом догадывался? Если бы не платок, запачканный с обеих сторон, сейчас бедняга Гай сидел бы в Абу-Кабире…