Покончив с завтраком, возница сказал Мариетте:

— Оставайтесь здесь, мое прелестное дитя, а я позабочусь о вас.

И, слегка кивнув ей, он вышел.

Что означало обещание позаботиться о ней, Мариетта не знала.

Но через четверть часа всё разъяснилось.

Мартино возвратился, и лицо его сияло радостью.

— Пойдем, — сказал он, — дело улажено, и завтра мы увидим нашего друга Консьянса.

— Каким образом? — обрадованно спросила Мариетта.

— О, это очень просто, — отозвался Мартино. — Я нашел славного малого, моего старого знакомого, возницу из Шавиньона. Он приехал продавать свои овощи на суасонском рынке и возвращается порожняком. Он бросит в повозку две-три охапки соломы, чтобы было на чем сидеть, и возьмет вас с собой. В три часа вы будете в Шавиньоне. Вы прекрасно отдохнете в хорошей постели, которую приготовит вам его жена, а завтра на заре, свежая и бодрая, вы отправитесь в путь. Это означает, что из пятнадцати льё вам придется пройти пешком не более четырех-пяти.

— Ах, господин Мартино, тысяча благодарностей! — сказала Мариетта со слезами на глазах.

— Да не за что, — отозвался возница, щелкнув пальцами. — Честное слово, если бы Бог не выказывал милосердия к хорошим людям, то зачем он нужен?

— И когда мы отправляемся? — спросила Мариетта.

— Пойдем, — сказал Мартино.

Они вышли, а впереди них побежал Бернар: подкрепившись и отдохнув, он был явно не прочь пуститься в странствие.

Приятель Мартино оказался добродушным толстяком, продававшим летом артишоки, а зимой — капусту и морковь.

Он встретил Мариетту уже посвященным в курс дела и потому торопился поскорее добраться домой, чтобы юной девушке не пришлось проделать пешком лишних четыре-пять льё.

Мартино и зеленщик обменялись несколькими словами. Затем зеленщик, чей округлый живот и пухлые щеки дали повод называть его Толстым Шарлем, без церемоний пригласил Мариетту сесть поскорей в его тележку, так как, пояснил он, его ждала жена по имени Жавотта, а он не заставил бы Жавотту томиться ожиданием даже ради самой прекрасной на свете девушки.

Упрашивать Мариетту не пришлось. Она протянула г-ну Мартино руку и легко села в повозку, а Бернар, встав на задние лапы, заглянул сквозь ее решетчатую стенку, словно хотел убедиться, хорошо ли устроилась его хозяйка.

Видно, проверка его удовлетворила, так как он снова стал на все четыре лапы и принялся радостно повизгивать.

— Эге, — сказал толстяк, — да у вас такой спутник, что его не удержишь, если кому-то вздумается повысить на вас голос!

— Да кто бы стал оскорблять такую бедную девушку, как я, господин Шарль?

— Не скажите, — глядя на нее, возразил возница, — не очень-то доверяйтесь людям вечером на большой дороге, где полно негодяев из разных краев.

— Так вы думаете, нам есть чего опасаться, господин Шарль?

— О нет; впрочем, мы прибудем засветло. Однако, повторяю, вечером, ночью или утром, особенно перед рассветом, я бы держался настороже.

— Но ведь у меня, — заметила Мариетта, — есть пропуск на трех языках, выданный русским генералом, квартирующим в Виллер-Котре у господина инспектора.

— Вот как! — засмеялся Толстый Шарль. — Пропуск — это для тех, кто умеет читать, а как быть с тем, кто читать не умеет?

— Вы правы, — согласилась Мариетта. — По правде говоря, вы меня напугали, господин Шарль.

— Да что вы, я пошутил, — успокоил ее Толстый Шарль. — Всё, до встречи, Мартино! Спасибо, благодаря тебе я оказался в приятной компании… Вам удобно, прелестное дитя?

— Да, господин Шарль.

— Вот и хорошо! Н-но, Блюхер, пошел!

Таким именем — Блюхер — окрестил коня его хозяин.

В этом целиком и полностью выразился его политический символ веры, своего рода демонстрация протеста против недавно совершившихся событий.

Слова «Н-но, Блюхер!» сопровождались двумя ударами кнута, нанесенными по бокам коня с такой силой, какую исполненный патриотизма коренастый толстяк мог бы адресовать настоящему Блюхеру, окажись он с прусским генералом наедине в каком-нибудь укромном месте, где свидетелями его избиения были бы только леса, поля и облака.

На выезде из города Толстый Шарль столкнулся с теми же препятствиями, что и Мартино при въезде в Суасон. Но он извлек из своего бумажника чуть пожелтевший документ, где были начертаны несколько строк и поставлена печать, что давало возможность устранять все препятствия; таким образом, уже через десяток минут после отъезда из «Красного шара», когда на кафедральном соборе отзвонили час дня, Мариетта оказалась по другую сторону Суасона и повозка их катилась с такой скоростью, какая делала честь ногам Блюхера и вместе с тем любви Толстого Шарля к своей Жавотте.

Всю дорогу Толстый Шарль только о том и говорил с Мариеттой, что о своем супружеском счастье.

Еще до Груи, что в трех четвертях льё от Суасона, Мариетта узнала, что он женился на Жавотте два года тому назад, что у них родилось два мальчика и девочка, а это доказывало, что времени он даром не терял.

По сути дела, Мариетта не очень-то понимала, каким это образом за два года можно родить троих детей, но девический инстинкт подсказывал ей, что лучше не вдаваться в расспросы на эту тему.

Мариетта узнала, что Жавотта была небольшого роста пухленькой ревнивой блондинкой, что она драчлива и, будучи не в духе, поколачивала муженька, точно так же, как хозяин в минуты веселости хлестал кнутом по спине Блюхера.

В полульё от Шавиньона Толстый Шарль уже старался помочь Мариетте различить крышу его дома и дымок над ней среди множества деревенских дымков и крыш.

Девушка охотно слушала эти разъяснения, но думала о своем — о том, что Шавиньон отделяют от Лана всего лишь четыре льё и что в один и тот же день, не утомившись и не потратив ни одного су, она проедет больше двенадцати льё, то есть почти два перегона.

Девушка говорила самой себе: подобно тому, как Блюхер, разделяя нетерпение своего хозяина, прошел нужный путь менее чем за два часа, быть может, и она в этот же день пройдет два-три льё, с тем чтобы на следующий день к семи или восьми утра добраться до Лана.

Надо сказать, эта мысль глубоко засела в ее уме и полностью овладела девушкой в ту минуту, когда Толстый Шарль целым концертом, исполненным ударами кнута, объявил о своем прибытии и остановил Блюхера у дверей своего дома.

Услышав удары кнута, на порог вышла Жавотта, держа на руках крошечного мальчугана, в то время как другой уцепился за подол ее юбки. Третья же малышка спала в своей колыбели.

Из всех характеристик Жавотты, данных ее супругом по дороге домой, прежде всего подтвердилась ревность, несомненная для любого постороннего наблюдателя.