Прошел час. Англичане все так же изредка мычали, французы все так же страстно тараторили, но так никто ничего и не решил. Все это время София сидела на своем ковре-самолете, одну за другой куря черуты и наблюдая за ходом встречи. Но когда прошел час, она сказала слугам что-то на тоскском или гегском,[48]и ковер-самолет неожиданно сдвинулся с места.

Все разом замолчали. Расположившиеся на подушках мужчины в изумлении наблюдали, как ковер-самолет медленно опускается посреди комнаты и застывает в нескольких дюймах от пола. София, держась очень прямо, сидела на ковре в своей плоской черной шляпе и черных перчатках, в отверстии ее тонкой вуали торчала сигара. Оказалось, что она сжимает в руке что-то вроде изящной фарфоровой чашки.

София подняла чашку перед собой и склонилась к карте на полу. Потом она опустила указательный палец правой руки в чашку. И прикоснулась к карте.

Мужчины обомлели. От ее пальца на бумаге осталось пятно, черное, липкое, поблескивающее. Сырая нефть.

София кивнула сама себе и выпустила колечко дыма. Она замарала нефтью Константинополь. Теперь ковер-самолет изящно кружил по комнате, зависая в нескольких дюймах от пола, и ровная черная линия, проведенная пальцем Софии, начала удлиняться.

От Константинополя она уверенно проплыла к восточному побережью Средиземного моря.

Ковер-самолет замер. София опять окунула палец в молочно-белую фарфоровую чашку. Зачарованные делегаты подались вперед, затаив дыхание, а София уже повернула на Красное море и двинулась вправо, обходя Арабский полуостров, по морю к Персидскому заливу, и за ней тянулась нефтяная линия.

Участники собрания пристально вгляделись в карту. Ковер-самолет пролетел над Абаданом[49]и неуклонно следовал на север, по направлению к Черному морю. Пространство, захваченное Софией, постепенно приобретало форму эллипса — это была огромная территория, в которую войдут все нефтеносные регионы Ближнего Востока, кроме Персии.

Палец в последний раз окунулся в чашку с нефтью, и эллипс замкнулся. Ровная линия возвратилась в Константинополь, бывшую столицу Османской империи.

София торжествующе подняла вуаль, и единственный раз мужчины в комнате смогли увидеть ее лицо. Она счастливо улыбалась и попыхивала сигарой, но всем присутствующим запомнилось мечтательное выражение ее глаз. Она казалась едва ли не вдвое моложе своих лет, и это само по себе было удивительно. Но по-настоящему их поразил ее неожиданно мягкий взгляд, совершенно не вязавшийся с традиционным представлением о деловой женщине.

Казалось, она поставила этот замечательный спектакль с бесхитростной простотой ребенка.

Да, именно. Невинность. Вот что увидели присутствующие.

София застенчиво улыбнулась, и тут лицо ее посерьезнело. Еще один приказ на тоскском или гегском, и ковер-самолет пролетел в центр комнаты. Она окунула свой крохотный правый кулачок в хрупкую фарфоровую чашку с нефтью, поболтала там и вытащила. С руки падали черные капли. Властным движением, всеми пятью пальцами она припечатала центр карты.

Черный отпечаток в сердце Ближнего Востока. София выпустила колечко дыма. Мужчины на подушках замерли.

Теперь ковер-самолет изящно поднялся в воздух, унося Софию прочь. Обведя взглядом мужчин в комнате, София опустила вуаль. Она властно взмахнула сигарой и тихо заговорила.

Да, джентльмены, теперь вы сами все видите. Это бывшая Османская империя, в том виде, в каком ее можно использовать для наших целей. Это область, на которую распространяются наши полномочия. У нас есть согласие ваших правительств, и теперь я торжественно объявляю, что наш синдикат приступает к работе. Возвращайтесь к себе на родину и отдавайте соответствующие распоряжения. Копать, качать и продавать начнем немедленно.

Это был самый блистательный момент ее карьеры. Изящно скользя на ковре-самолете, крохотная София Молчунья в полной тишине быстро облетела комнату, навсегда превратив себя в Софию Черную Ручку.

В пышной восточной комнате на лимонной барже зародился гигантский международный картель. С тех самых пор немногие избранные в сумеречных коридорах высшей власти, знавшие, кто на самом деле эта крошечная армянка в черном, будут называть ее «мадам Семь-процентов-с-богатейших-нефтяных-месторождений-в-мире».

Нефть и невероятное богатство.

И все же в душе этой крохотной женщины продолжала жить ошеломительная невинность, которую заметили все на лимонной барже, бесхитростность и простота восьмилетней крестьянской девочки, которая нашла у ворот полуразрушенного замка умирающего — вернувшегося домой из невероятных странствий в святой земле последнего из Скандербег-Валленштейнов, и с невероятной для своих лет силой полюбила его навсегда.

Да, иногда София все еще просыпалась задолго до рассвета со странной мечтательной улыбкой на лице и молча спускалась по лестнице в маленькую заброшенную комнату в подвале, где она родилась и в бедности прожила первые годы жизни. В этой комнате она и ее мать заботливо ухаживали за лежащим на соломенном тюфяке последним Скандербегом, возвращая его к жизни, — а сами спали на голом каменном полу.

София сохранила комнату в первозданном виде голые стены и маленький очаг, горшки и соломенная постель, метла у стены.

Она брала метлу и гордо мела пол маленькой кухни. Она опускалась на колени в своем черном платье и черной шляпе и все скребла и скребла истертые камни. Она резала воображаемые овощи, разводила слабый огонек и ставила на огонь горшок, чтобы приготовить завтрак для хозяина разрушенного замка.

Потом она поднималась во двор и собирала там воображаемые дрова, шла в воображаемый огород, где росли воображаемые овощи, и снова опускалась на колени, стирая воображаемые тряпки и развешивая их просушиться, и напевала армянские песенки, выполняя ежедневные обязанности своего детства.

Опять на нее нашло, опасливо шептали слуги, выглядывая из окон.

София сломала бедро, кости срослись плохо, и поэтому она прихрамывала и ходила покачиваясь, балансируя, чтобы не упасть. В эти дни согбенная старая женщина бродила по внутреннему двору замка — такая крохотная и легкая, что казалось, будто в любую минуту пролетающий ветерок подхватит ее и унесет за стены, к лимонным рощам и солнечному свету ее воспоминаний.

Опять на нее нашло, опасливо шептали слуги, выглядывая из окон и проверяя, с ними ли их хозяйка или она уже летит, и странная нежная улыбка ее детской мечты наконец нашла путь на небеса.