Джо глухо застонал, неловко ударившись плечом, когда машина в очередной раз подпрыгнула на кочке. Спохватившись, я включил фонарик и, открыв кожаный баул, начал ковыряться в нем, отыскивая обезболивающее. Содержимое аптечки было сплошь импортное — ни одного знакомого ингредиента я не обнаружил. Помимо всего прочего, в отгороженном отделении баула лежал какой-то аэрозольный баллончик без маркировки и резиновая маска, похожая на общевойсковой респиратор. Прочитать мелкие надписи, выдавленные на тюбиках и пластиковых флакончиках, из-за тряски не представлялось возможным.

— Тьфу, зараза! — досадливо пробормотал я. — Что за херня… — И обернулся к Братскому:

— Ты когда-нибудь обращался с подобной мудятиной?

Заинтересованно подавшись вперед. Братский заглянул в аптечку и воскликнул:

— Почему мудятина? Это ж самый крутой штатовский медикит! Да тут только дефибриллятора нет, а так…

— Промедол тут есть? — Я протянул Братскому аптечку с фонариком. — Посмотри, надо Джо шырнуть, а то совсем загнется.

— Тут кое-что покруче промедола имеется, — обрадованно пробормотал Братский, вытаскивая тот самый аэрозольный баллончик без маркировки и маску. — Это обезболивающий препарат, очень сильный. Ну, наркотик, естественно… Ну-ка, притормози, — попросил он Мента. — Сейчас я ему…

Мент аккуратно притормозил. Братский вдруг приложил маску к лицу, зажмурился, выронил фонарик и нажал на колпачок баллончика. Раздалось яростное шипение — струя чего-то остро пахнущего ударила мне в ноздри.

— Ты че, дурак. Бра… — только и успел пробормотать я — язык мгновенно онемел и шевелиться больше не пожелал. Что-то мягко надавило на мозг — приятная тяжесть растеклась по всем членам, по каждой клеточке организма. Спать, спать, спать… Последняя мысль, посетившая угасающее сознание, была тривиальна и абсурдна до безобразия: «Братский, сволочь… предал…»

Придя в себя, я обнаружил две неприятные вещи: наручники, сковывающие руки за спиной, и огромную кавказскую овчарку в строгом ошейнике, которая внимательно наблюдала за мной без малейшего намека на дружелюбие. Вот это псина! Вот это зубы — берцовую кость перерубит в один момент!

— Ты чей, песик? — заплетающимся языком пробормотал я — состояние было такое, будто с вечера лупанул упаковку димедрола. Песик общаться не пожелал — презрительно посмотрел на меня, как работник вытрезвителя на конченого алкаша, и, по-человечьи вздохнув, положил голову на лапы.

Осмотревшись, я обнаружил, что лежу на чисто вымытом дощатом полу в небольшой комнате с низким потолком, белеными стенами и полным отсутствием мебели. Рядом с узкой дверью, почти на уровне верхнего косяка (для наркоманов — верхняя поперечина дверной рамы) — небольшое зарешеченное окно, сквозь которое проникал дневной свет.

— Братский, пидер… и кому же ты меня сдал? — задумчиво пробормотал я вслух. Посоображал с минуту, дождался некоторого прояснения в мыслях и обругал себя за тугоумие. Более всего в настоящий момент мы нужны Зелимхану Ахсалтакову — отсюда и следует плясать. Точнее, если как следует поразмыслить, нужен ему только я один и то до определенного момента. Альтернативы нет — это однозначно. Ай, как нехорошо получилось! Несмотря на изрядно помутненное сознание, в мою легкоранимую душу как-то самопроизвольно начала вползать светлая грусть.

— Господи, как обидно!!! — со слезами в голосе воскликнул я и перевалился на бок, чтобы подняться, — нужно было глянуть в оконце, дабы определиться на предмет местонахождения. Кавказец поднял голову и тихо зарычал.

— Но-но, парень! — нежно пробубнил я, пытаясь сесть. — Я мирный! И страшно люблю собак.

Пес вдруг встал, приблизился ко мне вплотную и толчком мощной лапы повалил на пол, при этом угрожающе оскалился, обнажив здоровенные клыки.

Я замер, зажмурив глаза, — в таком обкумаренном состоянии, да еще в наручниках, нечего было и мечтать о противоборстве этому чеченскому выкормышу. Пес, понаблюдав за мной некоторое время, удалился на прежнее место и лег на пол.

— Так вот ты какой, пятнистый олень! — удивленно протянул я. — Это что ж значит — мне теперь и встать нельзя?

— Зачэм встават? — раздалось откуда-то сверху. — Лижи, атдихай!

Вздрогнув, я повернул голову — за оконцем маячил фрагмент горбоносой хари, до самых глаз заросшей бородой. Пес привскочил и потянулся к харе, подобострастно виляя хвостом. Ага, хозяин, стало быть…

— Покажись весь, а? — попросил я. — Общаться хочу. Дверь тотчас же распахнулась — в проеме картинно застыл здоровенный мужлан среднего возраста: в черкеске с галунами, лохматой папахе, с ритуальным кинжалом за поясом и золоченым аксельбантом, свешивавшимся с левого плеча на грудь. А еще на поясе у него висела дореволюционная кобура из какой-то странной кожи. В общем, киноперсонаж, да и только. Пес, радостно взвизгнув, бросился к хозяину и тяжело запрыгал рядом, пытаясь лизнуть его в нос.

— Место, Дато, — тихо приказал мужлан, кавказец послушно убежал в угол и сел на пол, преданно поедая хозяина взглядом.

— Вот это собачка! — похвалил я. — Ее что — специально натаскали на пленных? Ну, чтобы лежали, не вставали, да?

— Он барян пасот, — довольно осклабясь, сообщил мужлан. — Когда пастух ноч сипит, барян должин лижят. Кто встал — он на место палажит. Чтобы нэ убигал. Пастух сказал: «Ахра-нат!» — он ахранаит. Понял, бляд?

— Ты хочешь сказать, что дал ему команду охранять меня, как барана на выпасе? — несколько обескураженно уточнил я. — И ему по барабану — баран это или человек… Так, выходит?

— Виходыт, так, — добродушно улыбаясь, согласился мужлан — этакий здоровенный добрячок с руками штангиста и глазами профессионального убийцы. — Можишь встават: пастух уже нэ сипит — собак нэ будит тэбэ грызть! — он ласково ощерился, продемонстрировав кипенно-белые зубы.

— Наручники сними — я мирный, — попросил я. — Все равно после вашего дихлофоса еле двигаюсь — самостоятельно не встану.

— Пизьдищь, дарагой, — мужлан опять широко улыбнулся. — Вставай — гаварыт пайдем. Зелимхан тэбэ жидет.

— Я тебе говорю — слаб я, не могу встать! — уперся я. — Сними наручники и помоги мне подняться. Сами затравили какой-то херней, а теперь… Э-э, ты чего это?!

Мужлан, не переставая скалиться, выхватил вдруг из странной кобуры здоровенный «кольт» и оглушительно бухнул три раза, целясь мне между ног. Пули впились в пол впритирочку с детородным органом — не заметив как, я мгновенно вскочил и метнулся в дальний угол комнаты.

— Маладэць, бляд! — похвалил мужлан, пряча «кольт» в кобуру. — А гаварыл — слабый. Настоящый дьжигит! Пайдем, — он развернулся и шагнул в дверной проем.

— Никуда не пойду, — накуксился я и раздраженно выдал целый монолог:

— Я вам нужнее, чем вы мне, — вот и пляшите теперь на цырлах. Теперь вы меня будете в жопу целовать, пока не получите то, что хотите. Иди, передай Зелимхану, что я не потерплю, чтобы какой-то охранник скуки ради чесал мне яйца пулями. Пусть сам сюда идет. А тебя за плохие манеры высекут на площади — это я тебе железно гарантирую. Давай-давай, топай!