— За отмену мужской ревности.

— Если вы достигнете своей цели, — заметил Фалькуччо, — вы окажете человечеству услугу еще большую, чем оказал доктор Пастер.

— Хорошо, — сказал Филиппо, — но вам не сделать меня отвечающим…

— Отвечающим? — воскликнула Сусанна. — Надо говорить ответственным, малыш.

— Нет, — с силой возразил Филиппо, стукнув кулаком по столу, — отвечающим! Мне надоело все время говорить: ответственный. Я хочу говорить «отвечающий» и не дай бог, если кто-нибудь мне станет поперек.

Он был неузнаваем. У этого мирного человека философского склада вылезли из орбит глаза и побагровело лицо. Официанты с трудом его сдерживали.

— Что это с ним? — спрашивал кто-то.

— Да он хочет говорить «отвечающий» вместо «ответственный».

— Свяжите его!

Но Сусанна протолкалась сквозь толпу и дала пощечину мужу. Филиппо мгновенно, как по волшебству, успокоился.

— Я думал, — сказал американский дядюшка, горячо пожимая ему руку, — что вас черт побрал.

— Нет, — сказал старик, — пока что нет.

— Эта женщина его любит? — спросил доктор Фалькуччо.

— По-своему, — пробормотал Филиппо.

И, увидев, что у Сусанны, которая закрыла лицо руками, судорожно вздрагивали плечи, он сделал всем знак тихо удалиться и вопросительным взглядом уставился ей в спину.

— Благословенная женщина! — пробормотал он. — Я так никогда и не пойму, когда она плачет, а когда смеется.

Все вернулись в зал новобрачных.

— Ты будешь любить меня всегда? — тихо спросил Баттиста у Эдельвейс.

— Всегда, — ответила она. — Но если мы не придумаем какую-нибудь салонную игру, мы умрем от скуки. — Она вздохнула. — Тем более, — добавила она, — что теперь я смогу уделять мало времени учебе.

Эдельвейс изучала историю в университете и горячо увлеклась разысканиями из жизни Наполеона.

Когда подали кофе, дон Танкреди, чувствовавший себя несколько чересчур веселым, отозвал Баттисту в сторонку и сказал:

— Позабавь меня какими-нибудь своими веселыми историями.

— Однажды один монах… — начал Баттиста веселым тоном. Но дон Танкреди его перебил:

— Нет, нет, мой мальчик, — проворчал он, — мне от тебя не этого нужно. Произнеси какую-нибудь из своих веселых речей. Мне хочется узнать, куда девались все эти трупы.

— Какие трупы? — спросил Баттиста, вытаращив от удивления глаза.

— Ну те, про которые ты говорил вечером, что они должны бы заполнить весь мир, но таинственным образом исчезли.

Баттиста же излучал теперь сплошное веселье и больше не думал о всеобщей гибели. Он весело рассмеялся.

— Но во вселенной нет трупов, — сказал он. — Существуют только живые. Вот, живые везде появляются и одновременно везде исчезают. Какое грандиозное и изумительное зрелище! Существует только жизнь, которая возобновляется посредством акта любви. И то, что казалось огромным кладбищем, — это, на самом деле, фестиваль. И вообще мир слишком весел, беззаботен и восторжен, чтоб быть кладбищем. Смотрите, как все смеется вокруг! Одни смеются, другие танцуют, третьи шутят, четвертые бегают, пятые летают, и все ощущают верховенство жизни. И кого волнует тайна? Во вселенной она волнует только человечество; в человечестве только мужчин, среди мужчин лишь их ничтожную часть. Быть может, пока мы говорим, это волнует только нас двоих. А все остальные думают о жизни. Думайте о жизни. Думайте о звенящем и радостном море и радуйтесь, потому что мы его не покинем. Думайте о полях, просыпающихся на рассвете полными жизни…

Двери зала распахнулись, оркестр заиграл чарльстон, и начались танцы.

Также и в Раю в тот день был большой праздник. Отмечали переход Бьянки Марии из чина Дорогой Усопшей в более высокий разряд, каковым является чин Покойницы; при том присутствовали представители трех иерархий: Дорогих Усопших, Покойников и Давно Оставивших Этот Мир, которым надлежат титулы, соответственно, Бедный, Добрая душа и Почивший. Церемония прошла быстро и просто. После чего новоявленная Покойница с легкой улыбкой стала принимать поздравления.

— Молодчина! — говорили ей. — Быстро вы управились!

— Если и дальше пойдет так же живо, скоро мы увидим вас в высшем чине Давно Оставивших Этот Мир.

Потом все вернулись на свои места в ожидании новых поступлений из мира, а Ангелы сыграли концерт в честь ново-Избранной.

Однако Наполеон был вне себя от ярости. Он ходил взад-вперед на зеленой эмали полянки, предназначенной для знаменитостей, и делился своим негодованием с Юлием Цезарем, своим большим другом.

— Эти студентки, — говорил он, — что по утрам проносятся по улицам мира, зажав учебники под мышкой, и учат греческий, историю, жития средневековых святых, и даже древности этрусков и пеласгов, — может, они и хорошенькие, но по виду не скажешь, что они это сознают, либо им на это наплевать; они много времени занимаются только делами прошлого; кажется, что древний камень или выцветший кусок ткани значит для них все, и они знать ничего не желают, кроме дат; их главные помыслы направлены на Средние века; они много спорят об умерших много веков назад людях, которые больше никому не интересны; они знают форму всех арок и говорят о них в семье; по много лет они трут туфли на мозаичных полах и не пропускают ни одной колонны; от их глаз не укроется ни одна капитель. Но это все одно притворство. Эти девушки хотят только выйти замуж. Когда же, наконец, они оказываются замужем, все капители забыты; что касается прошлого, на нем ставят крест, даты, какими бы спорными они ни были, скоро теряют всякое значение; главные события тускнеют, забываются мемуары, и, как по молчаливому уговору, о неправильных глаголах больше не говорится ни слова. Их место занимают ошеломляющие блюда из спагетти, бифштексы и малыши. А тем временем великие фигуры прошлого остаются в одиночестве и забвении, мучительно переживая предательство студенток, которые предпочли им своих современников, не имеющих никакого исторического значения, фигур ничтожнейших в перспективе веков.

— И которые ради счетов из лавок бросают латинские надписи, — добавил Юлий Цезарь.

Маленький Балилла, который проходил в тот момент неподалеку, звонко расхохотался.

— Ха-ха, — заливался он, — латинские надписи!

— Чего так смеется этот щенок? — спросил Юлий Цезарь, злобно глядя на Балиллу.

— Да так, — ответил Балилла. — Мне иногда забавно смотреть на то, что происходит в мире.

— Нехорошо, — заметил Тит Ливий, — совать нос в чужие дела.

— Ой, кто бы говорил! — возразил Балилла. — А сам в жизни только и делал, что занимался чужими делами. — И продолжил: — И таким образом я сделал одно открытие. Время от времени случается, что какой-либо компании на прогулке попадается латинская надпись; и если в компании есть кто-нибудь, кто учил латынь, его просят перевести. Тогда латинист быстро пробегает глазами надпись и, дойдя до конца, говорит: «А, ну да, ну да; это может быть зов о помощи, а, может, и предположение; но, вполне возможно, что и проклятие, либо ругательство». Потом начинает переводить. Однако переведя несколько строк, останавливается и начинает сызнова, чтобы остановиться на том же самом месте. И наконец говорит: «В эту надпись, по-видимому, вкралась ошибка». В общем, по странному совпадению все, кто читает латинские надписи, находят, что там ошибка. Я подозреваю, что латиняне не знали латыни.