Нед стоял по стойке «смирно» – Дональд был офицером, поэтому я поспешила представить их друг другу.

Дональд смотрел на меня с любовью.

– Знаете ли, сержант Брукнер, в последний раз я видел эту юную леди, когда ей было пятнадцать лет. А теперь… Вы только посмотрите на нее! – В его глазах отражалось неподдельное восхищение. – Анни! Как ты выросла! Я с трудом тебя узнал! Это Анни сказала мне, что я доживу до конца войны, – продолжал объяснять он Неду. – Анни, там, в окопах, я постоянно перечитывал твое письмо и начинал верить, что останусь жив. И вот я здесь! – Его осунувшееся лицо вновь озарилось улыбкой.

Музыканты заиграли «Позволь мне называть тебя любимой».

– Не возражаешь, старик, если я потанцую с Анни? – спросил Дональд у Неда.

– Разумеется, нет, сэр, – грустно ответил тот.

– Спасибо. Пойдем, Анни, отпразднуем этот счастливый случай.

Дональд взял меня за руку и потянул в толпу. Стыдно признаться: я так и не вернулась к Неду. Мы с Дональдом протанцевали весь вечер, отмечая начало новой жизни.

– Не могу поверить, как ты повзрослела! – в сотый раз повторял Дональд. – Ты такая красивая, Анни!

– Не выдумывай, – краснела я, – моему платью три года, и я не помню, когда была в парикмахерской.

– У тебя великолепная прическа! – говорил он, проводя рукой по моим волосам. – Ты прекрасна! Нам суждено было встретиться.

Я понимала, что все в этот вечер находятся в состоянии неописуемой эйфории. Дональд осыпал меня комплиментами и говорил, что три года думал обо мне каждый день. Я старалась не принимать его излияния близко к сердцу, понимая, почему он это говорит.

Площадь наконец опустела. Мы сели на край фонтана, глядя на яркие звезды в морозном ноябрьском небе. Дональд предложил мне сигарету. Мы сидели, прижавшись друг к другу, и курили, как старые друзья.

– Просто не верится, что все закончилось, – сказал он.

– Да. Жаль, что мне пора возвращаться в госпиталь. Перемирие или нет, я нужна своим пациентам – больным и раненым.

– Я уверен, что ты вернула их к жизни. Ты прирожденная медсестра, Анни.

– Так грустно, когда люди умирают, – вздрогнула я. – Я делала все, что могла, но это не всегда помогало. Наверное, буду работать медсестрой и дальше, когда война закончится.

– Она уже закончилась, милая Анни! – напомнил он, и мы радостно улыбнулись друг другу.

– Мне правда пора возвращаться. Сестра-хозяйка с меня три шкуры сдерет.

– Сегодня – вряд ли. Но если тебе надо идти, я тебя провожу.

– Тебе ведь не по дороге? – спросила я, вставая.

– Не важно, сегодня я могу пройти хоть тысячу миль.

Рука в руке, мы вышли из городка и оказались на пустынной дороге. В воздухе пахло гарью.

– Знаешь, я правда верю, что ты – мой талисман, – сказал Дональд, когда мы подошли ко входу в лагерь, где находился мой госпиталь. – Я много раз рисковал жизнью и не получил даже пустяковой царапины.

– Я знала, что ты родился счастливчиком, – улыбнулась я.

– Возможно, но поверить в это помогла мне ты. Доброй ночи, Анни.

Дональд наклонился и поцеловал меня в губы. Это был очень долгий поцелуй.

Следующие две недели у меня было много работы – мы готовили оставшихся пациентов к отправке в Англию. Дональд приезжал каждый вечер на джипе и вез меня гулять. Другие медсестры поднимали брови и шушукались.

– У нашей Анни появился поклонник, да еще офицер, и руки-ноги на месте. Счастливая! – беззлобно подтрунивали они.

Я отчаянно старалась закрыть свое сердце от Дональда, зная, что это может плохо кончиться. В те счастливые дни, в мире без правил и условностей, где никто не указывал нам, как себя вести и кого любить, ни один из нас не заговаривал о будущем. Мы просто жили сегодняшним днем, ценя каждое мгновение, проведенное вместе.

Дело шло к закрытию госпиталя, мне предстояло возвращаться в Англию на санитарном судне с оставшимися пациентами, и мы оба горели, как в лихорадке, отчаянно страшась предстоящей разлуки.

– Мы увидимся в Лондоне? – вновь и вновь допытывался Дональд в наш последний вечер. – И ты приедешь в Астбери-холл, правда? Ты ведь знаешь, тебя все там просто обожают.

– Все, кроме твоей мамы. – Я закатывала глаза, удобно устроившись в его объятиях.

– Не обращай внимания, ей никто не нравится. Господи, я с таким нетерпением ждал окончания войны, а теперь как подумаю, что надо ехать в поместье к дорогой мамочке… – Он болезненно поморщился. – Астбери по закону перешло ко мне, когда мне исполнился двадцать один год, пару недель назад. Теперь за него отвечаю я.

– Да уж, тебе придется попотеть, – ответила я, понимая, что это еще мягко сказано.

– Где ты остановишься?

– В больнице в Уайтчепел, куда меня отправляют с пациентами, есть общежитие для медсестер. В обозримом будущем я буду работать там.

– Анни, – умоляющим тоном произнес вдруг Дональд, – пожалуйста, останься сегодня со мной. Поехали в город, я снимаю там комнату. По крайней мере, побудем вместе еще несколько часов.

– Я…

– Не бойся, Анни, я джентльмен, и ты можешь не опасаться за свою честь.

– Конечно, я поеду с тобой.

Той ночью случилось неизбежное: как повелось с сотворения мира, без памяти влюбленные друг в друга мужчина и женщина не могли удовлетвориться объятиями и поцелуями. В темноту комнаты струился сквозь жалюзи мягкий свет фонарей, Дональд бережно раздевал меня, и я ни капельки не чувствовала себя виноватой. Он обцеловал каждый сантиметр моего тела, мы слились в одно, и я вновь поверила в богов и в человечество.

– Я люблю тебя, милая Анни, – простонал он, – я должен быть с тобой, ты нужна мне…

– Я тоже люблю тебя и всегда буду любить, – прошептала я ему в ухо, и нас захватила новая волна страсти.

После возвращения в Англию я не видела Дональда целый месяц. Он впервые за три года провел Рождество с семьей в Астбери-холле, однако писал мне каждый день длинные, сердечные письма: как сильно скучает и с каким нетерпением ждет встречи.

В ответных посланиях я описывала, как проходят мои дни в больнице. Хотя мое сердце разрывалось от любви к нему, я сдерживалась и не выплескивала чувства на бумагу. Вернувшись в Англию, я стала рассуждать более практично, понимая, что нельзя отдаваться эмоциям, поскольку у наших отношений нет будущего. В больнице хватало работы, которая отвлекала меня от грустных мыслей. Однажды после Нового года меня вызвала старшая медсестра.

– Медсестра Чаван, – сказала она, – сегодня мы говорили о вас с врачами. Все согласились, что у вас есть склонность к медицине. Вы прекрасно проявили себя во Франции, и ваша работа здесь заслуживает высочайших похвал.