— Если бы у тебя был противник враг, который убил твоих близких и пытался отнять жизнь у тебя, что бы ты сделала?

— Убила бы его, — ответила она, не колеблясь.

— Вот, — сказал я. — Именно это я и хочу сделать. Но если я буду голым, это может создать дополнительные трудности, поэтому я предпочел бы путешествовать в штанах.

— Нет, — произнесла она, но видно было, что она колеблется. Наконец она спросила:

— А ваш враг из хессеков?

— Гораздо древнее, но и хессеки к этому тоже причастны.

Она нахмурилась, и я понял, что она сделает все, о чем я ее попросил.

Одно время я думал, что Уастис управляет ими, находясь в самом болоте. Потом мне казалось, что она живет далеко оттуда. Наверное, эта неуверенность происходила оттого, что я был опутан ее чарами. Я разобрался во всем только после разговора с Гайстом. Но тогда она уже поймала меня в свою сеть, и я, как ни старался, не мог из нее выбраться. Но теперь… Теперь мне было известно ее местопребывание: я увидел его во сне. Я чудом избежал гибели. Теперь мы должны встретиться в последний раз. Если моя сила покинула меня или еще не полностью вернулась ко мне, я буду действовать как простой наемный убийца. Вот и все.

Лихорадка еще не прошла, но большой беды в этом не было. Меня это только подбадривало.

Меня постоянно преследовала ее тень, сковывая страхом, парализуя. Но я выжил, хождение по мукам закончилось. Худшее, на что она была способна, уже позади.

Непроглядная тьма ночных улиц местами освещалась красноватым мерцанием. В неярком, приглушенном свете я разглядел множество гниющих трупов. Четыре пятых жителей Пальмового квартала, где раньше ночью было светло, как днем, ушли в горы, унеся с собой светильники. Но костры продолжали гореть, к ним то и дело бесшумно подъезжали телеги, наполненные безмолвным грузом. Пьяный часовой, стоявший на крыше башни, в страхе отпрянул, когда я галопом проскакал мимо. Удары копыт, прозвенев по мостовой, эхом отдавались по соседним улицам, как будто скакала не одна лошадь, а двадцать.

Рядом с доками, как раз за Рыбным базаром был сложен еще один костер. Склады, разрушенные в ночь восстания, так и не были восстановлены, над ними в беззвездное небо поднимался голубоватый дым костра, на котором жарилась человеческая плоть.

У ворот храмов, как и прежде, виднелось скопление больных. Если число их и уменьшилось, как сказал доктор, то я этого не заметил.

Моя кровь бурлила, как молодое вино. Я искупил свою вину, страх исчез.

Да, было отчего испугаться часовому при виде этой неистовой скачки между темнотой и красным сиянием — как будто бог смерти пронесся мимо.

Было нетрудно, позаимствовав чью-то рыбацкую лодку, выгрести в темное море. Патруля на набережной не было. Мачты кораблей возвышались над водой дремучим лесом. Где-то хрипела музыка и раздавались пьяные голоса, звучащие среди неподвижного молчания, как удары кувалды, — эти люди молились о спасении винным бутылям.

«Иакинф Вайн-Ярд» стоял в стороне от дока, куда хессекам с большим трудом удалось его оттащить во время пожара. Мой южный корабль с нежным южным именем. Давным-давно на острове Пейюана я предвидел, что он приведет меня к моей матери-ведьме.

Силы вернулась ко мне увеличенными во сто крат. Весла казались легкими, как стебли тростника, и темный берег с точками горящих костров быстро отдалялся. Я оглянулся через плечо и увидел очертания высокой галеры. На верхней палубе мерцал неяркий свет, три или четыре черных силуэта безмолвно ожидали моего прибытия. С борта была спущена веревочная лестница. Никто не помешал мне привязать лодку и подняться.

Все было не совсем так, как во сне. Исчезли все украшения, на мачтах не было парусов. Свет потрескивающего пламени лизал палубу, покрывая ее огненным узором. Увидев шесть человек хессеков у перил и около десятка сидевших на корточках в кормовой части, я вспомнил, что не все восставшие погибли в ту ночь — эти скрылись здесь от воинов императора. Может, внизу был еще кто-нибудь. Меня это не беспокоило — если понадобится, я смогу их убить. Ведьме не удалось перехитрить меня. Она больше не осмеливалась использовать против меня мою собственную силу.

Я обратился к ним на их языке:

— Где она?

Никто из них мне не ответил; голос раздался у меня за спиной.

— Здесь, мой дорогой.

По кожа у меня пробежали мурашки. Я обернулся. Она сидела передо мной на одном из диванов Чарпона. Она, похоже, очутилась там с помощью колдовства, потому что за секунду до этого ее там не было.

Она ослепила меня белизной обратившегося в плоть огня, белизной, от которой мне стало не по себе, белизной бескровной и нечеловеческой. Лицо ее, как всегда, было закрыто, на этот раз — вуалью из желтого шелка, которая свешивалась с серебряной диадемы, надетой на ее белые волосы. Что скрывалось за этой вуалью? Голова кошки или паука? Позади нее, в точности как мне представилось во время лихорадки, на вантах болталось человеческое тело, привешенное за ноги и разодранное чайками. По изуродованным останкам я узнал Лайо, своего посланника.

— Вот он, ваш мессия, — обратилась женщина к хессекам. — Вот он, Шайтхун-Кем, йей с'улло, йей с'улло. Бог, явившийся на землю, прежде вас. Шайтхун решил отомстить, и прекрасный Бар-Айбитни истекает кровью, лежа на предсмертном одре. Но он вот думает, что перехитрил Шайтхуна; он думает, что будет жить.

Вместе с одеждой часового Айсеп принесла мне нож. Сейчас моя рука невольно потянулась к нему.

— Вот, посмотрите, — сказала женщина. — Этот варвар, называющий себя волшебником, все-таки предпочитает пользоваться оружием презренных масрийских псов. Знакомая насмешка. Она меня проверяла.

— Да, я волшебник, — ответил я. — Назови свое имя.

— Сделай это сам.

Кровь бросилась мне в голову.

— Ты Уастис, — сказал я. — Собака-богиня из Эзланна. И моя мать, но тебе уже недолго осталось быть ею.

Она встала с дивана и мелкой семенящей походкой двинулась ко мне. Она была такой маленькой и хрупкой, но от нее огромной черной тенью распространялась невидимая Сила.

Я не сделал ни шага ей навстречу, но и не отступил назад. Она остановилась в трех шагах от меня, и тогда я заметил, как она держит голову — немножко набок, как будто видит меня только левым глазом. И, как тогда, я протянул руку и сорвал с нее вуаль.

Женское лицо, на этот раз не покрытое желтой краской, лицо юной девушки. Прекрасное, как у статуи, без малейшего изъяна, только здравого глаза нет, и вместо него вставлен зеленый камень.

И тут меня, наконец, осенило. Кто бы она ни была, это не моя мать, не Уастис, потому что в жилах Уастис текла кровь древней расы волшебников, она бы залечила рану. В глазах у меня потемнело, как будто рой насекомых внезапно налетел на яркий свет, а потом я все увидел по-новому.