Энки его не задержал – с ходу отдал приказ.

– Да, мой господин, повелевай, – бодро проревел Имахуэманх, стукнул об пол коленом, поднял в воздух правую руку, а левой ударил себя в грудь. – Все будет сделано, Владыка Двух Миров. Да будет твой благословенный Ка обласкан самим созидателем Птахом.

И действительно – скоро Энки уже плыл по разливающемуся Нилу. Только, боже упаси, не на парадном судне – величественном, золоченом, с развевающимися стягами. Нет, Имахуэманх, как и было велено, снарядил в дорогу обыкновенную лодку, обшарпанную, низкобортную, с заплатанными парусами. И гребли двумя рядами не дворцовые красавицы, ядрено-крутобедрые, в одних лишь только сетках, нет, веслами работали закованные рабы с отрезанными под корень – чтобы никаких там утечек – языками. Сам Имахуэманх левой рукой крепко держался за кормило, в правой же руке он держал кнут, бдил и не давал гребцам поблажки. Так что лодочка шла споро, как под мотором – ветер в парус, быстрое течение, трудовой энтузиазм рабов.

Однако Энки, устроившемуся на носу, казалось, что посудина еле двигается – он в нетерпении вздыхал, нервно сплевывал в великую реку и мысленно подбадривал Имахуэманха: «Ну-ка еще разок, ну-ка еще, ну-ка еще». Впрочем, подбадривать того было не нужно, плечи, спины и бедра гребцов были сплошь в кровоподтеках. Наконец подошли к высокой белокаменной пристани, устроенной с учетом разливов Нила.

– Левый борт, табань, – рявкнул Имахуэманх. – Делай раз, делай два, делай три. И не так, и не этак, и не в мать. Весла суши.

Гребцы сделали все как надо, лодка уткнулась в причальный брус, железное кольцо с привязанным швартовым наделось с зазором на бронзовый кнехт. Пусть вода прибывает, и посудина поднимается – нестрашно.

– Так, хорошо, – одобрил Энки, встал, строго посмотрел на Имахуэманха. – Жди меня здесь. И накорми людей – праздник сегодня. Дай им пива, хлеба, чеснока и бедро быка. Я проверю.

– Да, о мой господин, повелевай, – рявкнул ему в спину Имахуэманх, обреченно вздохнул, вытащил корзину с провизией, питьем и отдал ликующим массам. – Нате. Жрите.

Себе он оставил лишь кувшин с минетом[85], который, дабы не терять лица, то есть не снимать маску, принялся тянуть через стебель камыша. Мир, гармония, взаимопонимание и спокойствие воцарились на время в ладье. А Энки тем временем поднялся по ступеням, глянул на Нил с крутого бережка и двинулся вперед по хорошо знакомой дороге – мощеной, широкой и прямой, как стрела. Ветер шевелил листву сикомор, солнце красным шаром уходило за горизонт, встречные лулу валились на землю, ясно понимая, что лицезреют бога. Не понимая, правда, какого именно – боги, принимающие образ людей, все на одно лицо.

– Вольно, вольно, ребята, валите, не до вас, – Энки игнорировал проявления почтения, резво шел вперед, путь его лежал к массивному пилону, над которым полоскались языки стягов. Там и начинался храм Мина, божественного, дарующего и животворящего: маленький открытый дворик, окруженный резными колоннами, затем гипостильный зал, ведущий в Пространство Таинств, за ним Помещение Ладьи, плывущей по Небесному Нилу, и наконец – непосредственно Святилище, где душа соединяется с Богом. Банальщина, обыденность, избитость, голимый ханумак для народа. Ничего интересного. Все интересное здесь, как водится, располагалось внизу, в подземелье храма, и Энки заходить в гипостильный зал не стал, сразу из внутреннего двора повернул налево, в неприметный проход – путь ему преградила дверь.

– Именем Мина созидающего, – трижды постучался он, в двери обозначилось окно, равнодушный голос спросил:

– Знак?

Молча Энки снял нагрудник, обнажил плечо, показал:

– Смотри.

На плечо свое левое показал – Знак, Метку Чести[86]. Ее каленым теллурием ставит каждый ануннак своему законному, только что родившемуся ребенку. Все верно – тем, кто меньше чем наполовину бог, делать в храме святого Мина нечего.

– Заходи. – Дверь без звука открылась, Энки шагнул внутрь, и в руку ему сунули личину, стилизованную под козлиную морду. – Надевай. Иди на свет, держись стены.

Опять-таки, все верно, как ни посмотри, в тесной компании богов и проституток лучше хранить инкогнито. Так что Энки, не дрогнув, с ходу закосил под козла и двинулся подземной галереей в просторный полукруглый зал. Там трепетно горели светильники, курился благовонный дым, сидела, стояла, общалась по интересам невиданная стая двуногих: жирафы, антилопы, коровы, быки, бараны, газели, гиппопотамы. А еще там стонали флейты, били в такт ударам сердец тамбуры и кимвалы, и плясали полуобнаженные, одетые лишь в газ красотки. Кружились, извивались, имитировали оргазм, отточенной пантомимой набивали себе цену.

– Ну-с, кого желаем? – павой подтянулась к Энки Ассо. – Мальчика? Девочку? Песика? Мартышку?

Она была кривонога, вислогруда и тучна, а разговаривала вкрадчиво, с оценивающей улыбочкой. Сразу чувствовалось – гнида, ложкомойница и тварь, однако же не дура. Очень далеко.

– Я хочу Нахеру, – Энки вытащил золотой дебен, взвесил на ладони, протянул Ассо. – А это на алтарь Мину. Животворящему.

В данный момент ему хотелось одного – врезать этой суке, чтобы шнобель набок.

– Слушайте, слушайте, слушайте, и что это таки вам всем сегодня надо Нахеру, – Ассо помедлила, пофыркала, однако же дебен взяла. – Тощая, рыжая, курносая, неструганая доска два соска. Слушайте, слушайте, слушайте, возьмите мою племянницу Сару. Груди ее как серебряные чаши, бедра как эбеновые вазы, лоно как только что обрезанный свежий стебель тростника гизи. Ягодицы ее напоминают…

– Я хочу Нахеру, – начал злиться Энки, помрачнел и вытащил второй дебен. – Вот еще этому вашему Мину. Животворящему.

– Мин животворящий не забудет вас, – заверила Ассо, цепко схватила монету и неожиданно развела руками. – Э, а ведь вам все равно придется брать Сару. Нахера-то занята, плотно, до утра. Мину хорошо заплачено. Очень хорошо.

– Что, до утра? – Кровь ударила Энки в голову, растопила мозг и устремилась к сердцу, не оставляя на душе никаких чувств, кроме упоительного бешенства. – Так, так, до утра?

Так, так. Значит, вначале у него забрали Нинти, потом лишили Нахеры, а теперь предлагают спать с Сарой? Ладно, такую мать, это мы еще посмотрим. Очень хорошо посмотрим.

Бешеные отцовские гены вышвырнули его в коридор, молнией протащили в полумраке и заставили замереть у знакомой двери. Двери в рай, в нирвану, в восторг, в блаженство, в неземное наслаждение. На этот раз закрытую.

«Ах, значит, такую мать, с Сарой», – Энки отступил на шаг, настраиваясь, вздохнул и стремительным движением, как учил его отец, с концентрацией пнул дверь. Вышиб ее заодно с коробкой, смерчем ворвался внутрь и… застыл – увидел Нинти. Золото распущенных волос, ангельски очерченные плечи, бедра, пребывающие в движении, ягодицы, белеющие в полутьме. Стройную женскую фигурку, галопирующую на коленях у мужчины. Самку, впавшую в любовный раж, самку, тонущую в экстазе, самку, потерявшую рассудок и стыд от прилива внеземного наслаждения. Потерявшую рассудок не с ним – с другим…