Мы оставили Иамена валяться в камере до следующего вечера, как пояснил Гармовой, чтобы девочка созрела. Сам капитан разве что не приплясывал. Любимое дело! Я быстро охладил его пыл, сказав, что для начала с пленником пообщаюсь сам. Гармовой прищурился:

— Ага. И ребрышки, князек, ты ему будешь ломать? И ногти выдирать? Рученьками своими белыми?

Рученьки белые у меня чесались давно, поэтому я развернулся и с разворота съездил бравому капитану в рыло. Скотина хрюкнула и мешком свалилась на пол. Благо, подчиненных его поблизости не было, и авторитет вожака не пострадал. Сам я, не дожидаясь, пока капитан соскребется с бетона, ввалился в сортир и запер дверь. Над умывальником тускло посвечивал осколок зеркала. Я протер стекло, но все равно ни хрена ни увидел. Невидимкой заделался. То-то бы незабвенный Карл Маркович порадовался: наконец его худшие ожидания оправдались, и деловой партнер перестал отражаться в зеркалах. Я подошел к стенке, положил на нее ладони и несколько раз треснулся башкой о холодную штукатурку. Отбитая штукатурка посыпалась на пол. Из ссадины на лбу вновь потекла кровь. Болело порезанное Тенгши плечо. Сильно болело. Странно, на мне же все заживает обычно, как на собаке. Или покойница и впрямь прокляла лезвие?

В камеру за Иаменом я не пошел, и как его к дыбе прилаживали, тоже не смотрел. Гармовой вывалился из избы-пытальни в сопровождении одного из своих головорезов, отвесил мне шутовской поклон и еще добавил:

— Прошу.

Следа от моей зуботычины на чеканном его лице не наблюдалось. А жаль.

Зато на лице Иамена явственно читались следы всех щедро отвешенных ему пинков и затрещин. И парочка новых кровоподтеков, кажется, прибавилась — видно, пока тащили его вверх по лестнице, некромант пытался сопротивляться. Ну и зря.

Я вошел, захлопнул дверь и встал перед дыбой, сложив руки на груди. Самая та поза для инквизитора. Некромант поднял голову и посмотрел на меня без особого интереса. Один глаз у него совершенно заплыл, второй подернулся красными прожилками. И не было, Хель побери, не была у него на лице ни следа той ненависти, которая так бы мне сейчас помогла. Скука — пожалуй. Отвращение — возможно. Но не ненависть.

Что говорят в таких случаях? «Покайся, грешник, в своих злодеяниях?» «Ваша карта бита, гроссмейстер, отдавайте Грааль?» «А ну, Иван, быстро-быстро сказать, где прячутся рюсиш партизанен?» Я не знал. Возможно, знал Иамен, но помогать он мне явно не собирался. И я довольно жалобно пробормотал:

— Иамен, какого ётуна мы с вами маемся дурью? Зачем вам все это понадобилось? Отдали бы мне поганый меч, и дело с концом. Девочка из-за вас погибла.

Последние слова несколько оживили некроманта. Он снова вскинул голову, и единственый — как и у меня, правый, — здоровый глаз сфокусировал на мне.

— Из-за меня?

— А из-за кого же?

— Отрадно наблюдать за работой вашего так называемого рассудка.

— Перестаньте трепаться. Хотя бы сейчас. Это уже не смешно. Тенгши погибла из-за вас. Не хотел я в нее стрелять…

Я понял, что оправдываюсь перед пленником, растянутым на дыбе. Нет, срочно меня в гвардейскую школу, срочно. Техника допроса — главнейшее из искусств.

Иамен усмехнулся. Зубы у него были окровавлены, два так и вообще отсутствовали. Усмешка получилась жутенькая.

— Не хотели бы, Ингве, не стреляли. Повторяю — я вам не нянька и не отец-исповедник. Учитесь хотя бы нести собственную вину, не переваливая на чужие плечи. Она с вами будет до могилы. Или до тех пор, пока не научитесь забывать.

Так. Этот козел мне еще и проповеди читает. Святой отец, аббат наш Хаббад.

— Как вы забыли о Фрице, Карле и как его там… Гельмуте? Как насчет Нили? Тоже не помните?

На меня медленно снисходила благословенная ярость. И тут некромант мне сильно помог.

— Ваш Нили был подонком, — сказал Иамен.

Я прыгнул к лебедке и крутанул ворот. Кажется, с непривычки слишком сильно, потому что чуть не оглох от крика. Я поспешно отвел рычаг назад. Не хватало еще руки ему оторвать в первые пять минут допроса. Оставив лебедку в покое, я подошел к Иамену и выплюнул в его перекошенное болью лицо:

— Нили был в сто раз лучше вас. И любого из тех, кого вы защищаете.

Иамен с усилием втянул воздух и повторил:

— Нили был подонком. Он был вашим верным цепным подонком, но истины это не отменяет.

— А у вас что, приоритет на истину? Что такое, по-вашему, истина?

Опять я говорил не то. Некромант не замедлил этим воспользоваться:

— Истина — это то, что вы, Ингве, надавили на спуск. И от этого из ствола вылетела пуля. От чего, в свою очередь…

Отвернувшись, я швырнул на старательно раздутые уголья жаровни железный прут. Иамен замолчал. Надо не забыть нацепить асбестовую перчатку, подумал я, а то как бы самому без руки не остаться. Не оборачиваясь, я спросил:

— Скажите, Иамен… Вы пытались меня убить или не пытались?

— Пытался. Если это вас утешит.

— Меня не надо утешать.

— А по-моему, — мягко прозвучало из-за спины, — надо, Ингве. Герои плохо приспособлены для палаческой работы. Лучше предоставьте дело профессионалам.

Я крутанулся на месте и со злобой на него уставился.

— Вам что, так не терпится умереть?

— Если говорить о смерти, то намного скорее меня измордуете ненароком вы. Вы же не умеете ни черта.

— А вы умеете?

— Умею.

— Отлично. Если я не буду уверен, куда ставить зажим, попрошу вашей консультации.

Железка между тем разогрелась вовсю, до малинового жара, но хвататься за нее мне пока совершенно не хотелось.

— Если вы пытались меня убить, почему не убили? Позавчера, например?

— Потому что не судьба.

— При чем здесь судьба?

— При том, Ингве, при том. Я стреляю довольно порядочно, а уж с пяти шагов и точно бы не промахнулся. Однако вы выжили.

— Зачем?

— Зачем что?

— Зачем выжил?

Некромант, кажется, удивился.

— А вот этого я, извините, не знаю. А вам хотелось бы умереть?

Хель, о чем мы говорим?! Я должен ведь спрашивать о мече… Между тем уста мои, тяжелые, как мрамор, отверзлись и сами по себе изрекли:

— Не знаю. Возможно.

— Вы уж определитесь. Я, к сожалению, ничем вам в разрешении этого вопроса помочь сейчас не могу.

Правильно, издевайся. Еще немного посмотрев на калеющюю железку, я, не оборачиваясь, спросил:

— Скажите честно. Вы поили меня любовным зельем или нет?

— Я точно не поил.

— Хорошо. Ваши подручные.