Но честно говоря, он был несколько разочарован. Могла бы Анна зачерпнуть погуще в мутной похлебке интриг молодого двора! И в лифе в три раза больше бумаг уместилось бы — во-он какой обширный. Но девочку тоже можно понять: «Ах, ваше сиятельство, я чуть не умерла со страху! Мне случай помог! Ее высочество никому не доверяет, а ключик этот только потому попал ко мне в руки, что боли у них при родах были сильные». Шувалов понимал, попадись девочка с этим серебряным ключиком, он и сам не смог бы защитить ее от Сибири.

— Сделала слепок с ключа, как я тебя учил?

— Нет, — пожала плечами Анна.

— Экая ты! Ну почему? Это же так просто! Ком влажной глины оставляет очень четкий отпечаток.

— Так он высох! Да и некогда мне было. Очень торопилась. А если бы Василий Шкурин вошел! Он бы сам меня прибил и на помощь не стал бы звать. Бумаг в ящике не много. Я взяла снизу, чтоб не сразу хватились. В ящике лежат ленты и тесьма, я думаю, для отвода глаз. Наверное, там есть тайник. Как только принцесса родилась, ее высочество сразу потребовали медальон с ключом.

— Вот видишь, как все неудачно получилось, — окончательно расстроился Александр Иванович. — Когда теперь предоставится случай заглянуть в этот ящик?

— Я думаю, через девять месяцев, — невозмутимо ответила Анна. — Граф Понятовский у нас днюет и ночует…

Шувалов захохотал. В эту встречу они засиделись в мастерской Мюллера дольше обычного. Вначале пили чай, потом перешли на вино. Видно, немец понимал в этом толк, в запасе у Мюллера были хорошие сорта. Анна была обворожительна, нежна, податлива. Он познал блаженство. Надо Мюллеру повысить ставку, а девочке сережки подарить или шелка на платье.

Чувство, которое он испытывал ночью в своем кабинете, ознакомившись повторно с бумагами, приближалось по накалу к высшему счастью. Удивительно, как он сразу не понял истинную цену этим документам. Дата выдачи расписки была убийственной. Вексель был оформлен уже после того, как рассорились с Англией. Это хороший документ. Шувалов любовно разгладил его рукой. Собственноручное письмо Екатерины к Вильямсу, судя по дате, было написано два месяца назад. Видимо, оно было отправлено послу, а потом им же возвращено. Обычное для того времени дело — адресат желает быть уверенным, что его письмо никогда не попадет в чужие руки и не будет использовано против него, поэтому просит по прочтении вернуть ему подлинник. Письмо было длинным, остроумным и оч-чень интересным. Великая княгиня обсуждала здоровье Елизаветы, пьянство наследника, пересказывала, очевидно с его слов, одно из заседаний Конференции. Александр Иванович был на этом заседании и может сам засвидетельствовать: происходящее на Конференции было переврано, видимо, Петр Федорович был пьян. Но главный интерес представляла фраза: «победа Апраксина очень несвоевременна, он не послушался моих советов…» Каких таких советов? Значит, государыня права, были приказы фельдмаршалу!

Третья бумажка была самая интересная. Рука великой княгини (все много раз перечеркнуто, но прочитать можно) начинается сразу с девятого пункта, всего пунктов было три. Текст такой: «То же распоряжение, какое получит капитан, должно быть дано вами сержанту лейб-кампании, и кроме того… (далее замазано)… сержант не отойдет от вас во время исполнения своих обязанностей, что не будет излишней предосторожностью по отношению к вашей особе». Пункт десятый гласил, что в это время должна будет собраться Конференция, дабы объявить о событии… ясно, какое событие они планируют… Похоже, что это указания великому князю, как вести себя при вступлении на трон! А это есть противозаконно и заговор.

Александр Иванович почувствовал, что взмок. Он с кривой усмешкой вспомнил свою первоначальную, непритязательную мечту — иметь на руках документ для шантажа, чтобы Екатерина шелковой ходила. Что ж, эта мечта его исполнилась с избытком. Раньше бы он сказал себе — на этом и остановись, но время сейчас другое. И дело здесь не в азарте, когда силки расставлены и собаки спущены, а в том, что пахнет большими переменами в государстве. Шувалов холкой чуял, что должен быть готов ко всему, он обязан ситуацию в кулаке держать, а там уж поймет, как ее надо использовать.

Сейчас надо докопаться до самого корня, а посему, как ни не хочется, придется ехать в Нарву. Надо самому потолковать с бывшим фельдмаршалом. Кто же другой скажет про великую княгиню: писала она ему приказы или не писала?

Про Александра Белова забыли. Он сидел на втором, а может, на третьем этаже неказистого как снаружи, так и изнутри старинной постройки здания. Когда его вводили в дом — арестованного, без шпаги, — было еще светло, глаза ему, разумеется, никто не завязывал, мог бы определить, какой этаж, но не до этого было. Тогда он только и успел схватить взглядом панораму двух крепостей, очень, кстати, живописную. Бурная Нарва, зажатая между двумя высокими скалистыми берегами, на правой стороне, где он сидел. — Иван-город, на левой, куда он пялился уже двенадцатый день, — Нарвский замок с бастионами Пакс, Виктория и узкой, как кинжал, башней, прозванной Длинный Герман.

На подоконнике можно было лежать — толщина стен достигала более двух с половиной метров. Окно внутри бойницы было крепко сбито и не опошлено никакой решеткой — и на том спасибо. Приходила, конечно, шальная мысль, поэтому размышления о высоте его «темницы» носили вовсе не академический характер: разорвать простыни (в темнице и они были), скрутить вервие, высадить раму. Никого не надо бить по башке, потому что милейший унтер Селиванов без стука никогда не появлялся В камере, стучался, даже когда еду приносил. Александр был уверен, что попроси он помощи у кого-нибудь из офицеров, что заходили в камеру перекинуться в карты и распить бутылку рейнского, то он бы ее получил. Во всяком случае, никто бы не помешал ему перелезть через крепостную стену (что очень не просто!) и романтично вспрыгнуть на резвого коня (только где его взять?). После побега в крепости по всей форме подняли бы шум и гвалт, потом начали бы бумаги по инстанциям писать, а он бы тем временем скакал в Петербург под крыло к Бестужеву.

Но… во-первых, с гауптвахты не бегут, потому что это попахивает полевым судом; во-вторых, нет никакой спешности в той информации, которую он раздобыл. Было еще и в-третьих, туманное, размытое, трудно фомулируемое — главное. Этим главным был ординарец лейб-кампаний вице-капрал Суворов. С одной стороны, он привез письмо государыни с высочайшим «обнадеживанием» монаршей милостью (знать бы точно, что это она сама прислала), а с другой — обыск у Апраксина, а это зримая иллюстрация к тому, о чем давно чешут языки в петербургских гостиных: Бестужев-де в опале, Апраксина-де ждет арест.

Поручик Петенька Алипов — он вхож к штабистам, и планы этого мерзавца, то бишь генерал-поручика Зобина, ему известны — утверждает, что давно послана бумага к Бестужеву с просьбой сообщить в Нарву, правду ли говорит подполковник Белов. Давно послана, так чего он здесь сидит? Эту несуразицу можно объяснить глубокой неприязнью, которую испытывает главный в армии завистник и дурак к вышеупомянутому отважному и исполнительному офицеру Белову. А если не только глубокая неприязнь лежит в корне дел?. Если, посылая его в Нарву, Бестужев что-то проморгал, чего-то не понял? Канцлер должен был предугадать, что появится кто-то, вроде вице-капрала Суворова! Расклад может быть и таким: Бестужев все давно предугадал и сунул Сашину голову в петлю, потому что такая ему была в сей момент выгода. «Ну уж и в петлю, — одернул себя Александр, — Сидение на губе не такое уж серьезное наказание…»