Через несколько минут Майя с растущим восхищением сообразила, что танец изображал величественное течение реки и сменяющиеся времена года. Этот танец, под названием «Тельтеарна», ежегодно исполняли на празднестве дождей, поэтому искушенным зрителям были хорошо знакомы все движения и последовательность танцевальных фигур. Майя, никогда прежде не видевшая подобного представления, с огромным удовольствием следила за необыкновенным зрелищем, по-детски непосредственно восторгалась и ахала, с живостью реагируя на происходящее, – ведь ей был хорошо знаком бескрайний водный простор. Она едва не разрыдалась, сообразив, что танцовщицы вначале изобразили серые волны, ласково набегающие на берег под легким ветерком, потом – песчаные отмели, обнажавшиеся в середине знойного лета, а затем – бурю и мутные потоки половодья, заливавшего окрестные земли в сезон дождей. К счастью, верховный советник безмятежно спал во время представления; прекрасный танец настолько захватил Майю, что она наверняка не справилась бы со своими обязанностями. Воспоминания о танце в маршальском особняке остались с Майей на всю жизнь.

Танец завершился, воображаемые воды медленно отступили во мглу, смешиваясь со звездным светом. Под приглушенные звуки киннар девушки замерли, прильнув к полу. Восхищения Флелой по традиции изъявлять не полагалось – это считалось богохульством. В пиршественной зале на минуту воцарилось почтительное молчание, после чего гости снова начали переговариваться.

Затем Дераккон и представители благородных семейств покинули пиршество, а остальные гости разбрелись по особняку – кто отправился играть в азартные игры, кто искал утех в обществе невольниц или шерн.

Рабы погасили светильники, и пиршественная зала погрузилась в полумрак. Ярко освещенным оставалось только центральное окно, врезанное в толстую внешнюю стену в пяти локтях над полом; широкий подоконник и закрытые ставни придавали ему вид своеобразной сцены.

Танцовщицы Флелы и прислуга удалились из пиршественной залы (юноша с солонками, проходя мимо помоста, лукаво подмигнул Майе). Между колоннами у входа задернули тонкие золотистые занавеси. Музыканты негромко наигрывали веселые мелодии. В зале по-прежнему звучали разговоры и смех, но в воздухе повисло напряженное ожидание. Внезапно под освещенным окном появился высокий юноша из Палтеша – тот самый, что предложил Мерисе свой кубок, – помахал подушкой и швырнул ее на подоконник, воскликнув:

– Отависа!

– Отависа! Отависа! – послышались отовсюду громкие выкрики.

– Мельтирея! – завопил другой юноша, швырнув на подоконник свою подушку.

Ему вторил нестройный хор голосов.

Молодые люди друг за другом подходили к окну, выкрикивали женские имена: Отависа, Мельтирея, Никтентия, Пансикая… Гора подушек на подоконнике росла. Одна из невольниц Кембри, стройная лапанка с длинными темными волосами, отмечала их число мелом на столе.

Мериса, часто дыша, что-то одобрительно пробормотала, а потом ахнула:

– Восемнадцать!

– Отависа! – крикнул Эльвер-ка-Виррион, забросил подушку на подоконник и наполнил вином свой кубок.

– Ага, теперь ей победа обеспечена! – заявила Мериса, глядя на Майю. – Жаль, нам с тобой не судьба. Теревинфия этого никогда не допустит.

– А что происходит? – недоуменно спросила Майя.

– Как что? Выбирают королеву керы! – пояснила Мериса. – Понимаешь, число подушек ограниченно – на празднестве дождей их всегда пятьдесят, – а потом тянут жребий, кто их швырять будет. Какая девушка больше всех подушек наберет, та и будет королевой керы.

– Шерна?

– Ой, Майя, ты такая глупышка! Кера – занятие не для шерны. Королева керы – из рабынь, ей в награду достанется тысяча мельдов. А может, и вольную дадут, представляешь? Если бы я у Хан-Глата осталась, может, и мне бы повезло. Хан-Глат своих невольниц приятелям уступает, у его наложниц всегда есть возможность связями обзавестись и прославиться. Ох, я из-за тебя счет потеряла. Равана, сколько уже там? – обратилась она к одной из рабынь.

– Двадцать одна за Отавису, – ответила девушка. – Надеюсь, ей повезет. Знаешь, она мне в прошлом году сорок мельдов ссудила, а потом долг простила.

Через несколько минут со всех сторон послышались восторженные восклицания – стало ясно, что Отависа набрала необходимое число подушек. Две невольницы взобрались на широкий подоконник и разложили подушки ровным слоем. Гомон стих. В луче света возникла красавица в серебристо-сером одеянии, расшитом снопами, которую Майя заметила на лестнице. Девушка счастливо улыбалась, в глазах блестели слезы. Под крики толпы и звон кубков Отависа распростерла руки в приветствии, потом легко оперлась ладонями о подоконник, кувыркнулась, будто лист на ветру, и уселась в оконном проеме лицом к гостям. Музыка зазвучала громче, ритм ее ускорился. Отависа медленно распустила завязки у горла и, непринужденно поведя плечами, высвободилась из одеяния, которое серым облаком легло ей на бедра. Затем она вытянула стройную ногу, и широкоплечий юноша в облегающих кожаных штанах бережно снял с нее сандалию.

– Ох, это же Спельта-Нард! – восхищенно прошептала Мериса. – А я-то все гадала, кого она выберет ради такого случая.

– А кто это? – спросила Майя.

– Вообще-то, он раб, но очень знаменитый, – объяснила белишбанка. – Лучший егерь Эльвер-ка-Вирриона. Говорят, жены Леопардов от него без ума.

Обнаженная Отависа медленно встала, оттолкнув смятое одеяние ногой. Тонкая ткань, чуть слышно зашуршав, слетела на пол. По зале прокатилась волна изумленных вздохов. Девушка с улыбкой протянула руку, помогла юноше взобраться в оконный проем, опустилась на колени в позе, традиционной для начала керы, и ловко раздела своего спутника.

Когда Оккула объяснила, что такое кера, Майя поначалу преисполнилась отвращения, представив, что их с Таррином заставляют на глазах у всех заниматься сугубо личным делом. Теперь же, глядя на представление, она осознала свою ошибку: Отависа и ее спутник предавались своему занятию весело и радостно, с необыкновенной легкостью и без малейшего смущения, так что сама Майя невольно заулыбалась. Своим непринужденным поведением любовники словно бы игриво приглашали зрителей присоединиться к их наслаждению. Зрелище не было омерзительным или отталкивающим, а, наоборот, манило шутливой изобретательностью, дразнящим лукавством и вызывающей, нескромной игривостью; в нем не было намеков на притворную или подлинную страсть. Поведение любовников словно бы утверждало: «Это не похоть, не вожделение, а удовольствие, развлечение, птичий щебет в саду наслаждений». Майя ахнула, поддавшись чувственному порыву, и оцепенела от восторга, когда Отависа, сидя на коленях своего спутника, лицом к зрителям, с напускным удивлением оглядела себя и, широко раскинув руки, одарила гостей сияющей улыбкой, будто говоря: «Я рада, что меня за этим застали».

Чуть погодя стало ясно, что возбужденным зрителям примеры больше не нужны. В полумраке пиршественной залы мужчины нежились в объятиях своих спутниц и ласкали невольниц, не обращая внимания на соседей, которые занимались тем же. Отовсюду слышались вздохи, стоны и экстатические восклицания, иногда – шутливый протест. Отависа и егерь незаметно соскользнули с подоконника и, подобрав одежду, тихонько удалились.