например, деревянные церкви и архаичные северные пейзажи по своей природе принадлежат социализму. Благодаря стихийному материализму в дискурсивном поле позднего социализма уживались просветительские установки Генриха Альтшуллера и принципы архитектурной реставрации Александра Ополовникова, застывшая в пластике масштабных моделей история и вуайеристское пространство подвалов, где тренировались культуристы. Исторический потенциал социалистических объектов был обусловлен стихийностью и спонтанностью материальности, ее эмоциональной окрашенностью, воздействовавшей на советских людей и побуждавшей их менять собственное тело и сознание, присущей ей способностью влиять на общество так, как не предусматривал господствующий дискурс, и заставлять его реагировать и подстраиваться. Советская материальность играла ключевую роль в формировании сообществ, создании новых смыслов, порождении и объективации новых режимов знания.

Было бы ошибкой рассматривать ее воздействие лишь в категориях господства и сопротивления. Долгое время этим вопросам отводилось центральное место в изучении советской истории, особенно когда исследователи пытаются понять и проанализировать процесс формирования советского человека как особого исторического типа. Принято считать, что советская цивилизация формировала советских людей – в первую очередь научив их «говорить по-большевистски». Но, как видно из проведенного мной анализа взаимодействия между советскими людьми и материальными предметами, все было значительно сложнее. Советские объекты и пространства вмешивались в процесс становления личности, поощряя формы самосознания, не вписывавшиеся в дисциплинарные рамки советского воспитательного проекта. Когда культуристы из советских подвалов задались целью с помощью штанги и гирь нарастить мышечную массу или когда члены клуба «Полярный Одиссей» искали в селах на берегу Белого моря следы традиционного корабельного дела, новые гибридные тела и идентичности возникали благодаря эмоционально заряженным объектам, определявшим социальное бытие первых как «железных людей», вторых – как «последних поморов». В противовес тезисам некоторых представителей нового направления исследований материальности, приписывающих воздействие на общество непосредственно вещам, я, опираясь на результаты эмпирического анализа, предлагаю другую модель отношений между материальным и социальным. Советская материальность приобрела способность воздействовать на историю через тела людей, завороженных разными материальными объектами позднего социализма, тех, кому эти объекты служили для формирования и воплощения индивидуального и коллективного самосознания.

Социальная история советских объектов и пространств важна и для понимания роли Советского Союза в мировом контексте, включая и один из самых интересных вопросов советской истории: какое место занимал СССР в ландшафте модерности? Был ли он пусть и специфическим, но по сути своей модерным государством? Или же Советский Союз – пример особой, социалистической модерности? Можно ли его вообще называть модерным государством?[557] Анализ советской материальности в этой книге показывает, что многие явления эпохи позднего социализма навеяны, вызваны или обусловлены транснациональным взаимодействием предметов, идей и людей. В 1960‐е годы, когда Георгий Тэнно перенес американский культуризм на советскую почву, он стремился использовать потенциал тяжелоатлетических снарядов для формирования современного советского тела. В 1970‐е и 1980‐е годы советская молодежь с периферии сочла этот западный культурный продукт полезным инструментом, позволяющим превратить тело в оружие, необходимое не только для того, чтобы с достоинством пережить обязательную службу в Советской армии с ее узаконенными унижениями и дедовщиной, но и для утверждения собственного классового взгляда на эталон коллективного советского тела. Именно последнее побуждение заставляло их нападать на другие, более образованные группы советской молодежи, чьи привычки сформировались под влиянием других западных субкультур, например хиппи или панков.

Между тем многие женщины в СССР 1980‐х годов увлеклись советской вариацией аэробики, восходящей к видеозаписям тренировок Джейн Фонды и пропагандируемой советским телевидением. Советские моделисты совершенствовались в своем хобби, собирая модели, разработанные в Англии. В идеологическом и политическом отношении их коллекции, прославляющие национальное прошлое, были практически неотличимы от аналогичных коллекций в других странах глобального Севера. Советские реставраторы, выступавшие за сохранение архитектурного наследия, ориентировались на музей Скансен в Стокгольме как эталон музея под открытым небом и даже называли свою дисциплину «скансенологией». Эти и другие явления позднесоветской эпохи – от популярности йоги и карате до поисков снежного человека и НЛО – показывают, что транснациональная коммуникация между странами Восточного и Западного блока не была однородной. Она строилась вокруг социальных параметров, таких как классовая, гендерная и этническая принадлежность. Концепция переплетенных модерностей, получившая распространение благодаря Йорану Тернборну, полезна для понимания советского общества. Однако важно оговорить: различия между типами модерности определялись не только идеологическими, национальными и культурными, но и социальными границами[558]. Возраст, пол, классовая принадлежность играли в советском обществе не меньшую роль, чем в Западной Европе или Северной Америке, и транснациональные сближения поверх железного занавеса свидетельствуют о том, что представители разных социальных групп по-разному понимали, что значит быть современным, и претворяли свое видение в жизнь. Материальные предметы воплощали и транслировали поверх национальных границ различные, классово обусловленные модели и практики. Говорить о существовании особой советской модерности значило бы игнорировать необычайное многообразие социальной и культурной жизни в СССР и подразумевать, что суть российской истории – в сильном централизованном государственном аппарате, а такой взгляд часто приводит к тому, что историю России описывают и преподают как историю ее правителей.

В этом плане акцент на материальных предметах и пространствах помогает сделать еще один важный теоретический шаг. История советской материальности – действенная форма вмешательства в методы изложения и преподавания истории России, открывающая нашему взору иначе невидимые или смутно различимые исторические тенденции, социальные структуры и культурные смыслы. Материальные предметы эпохи позднего социализма воплощали разные и зачастую противоречивые видения прошлого, настоящего и будущего, упорядочивали социальный ландшафт и предлагали разные способы в нем ориентироваться. Анализируя этот процесс, мы лучше понимаем советское общество как сложную историческую сущность, проявившую способность сопротивляться настойчивым попыткам советской политической и культурной элиты превратить ее в рационально организованное, дисциплинированное и легко контролируемое общество.

Литература

Альтов Г. Третье тысячелетие // НФ: сборник научной фантастики. М.: Знание, 1974. 14. С. 3–52.

Альтшуллер Г., Верткин И. Как стать гением: жизненная стратегия творческой личности. Минск: Беларусь, 1994.

Альтшуллер Г. Алгоритм изобретения. М.: Московский рабочий, 1973.

Альтшуллер Г. Найти идею. Новосибирск: Наука, 1986.

Альтшуллер Г., Селюцкий А. Крылья для Икара: как решать изобретательские задачи. Петрозаводск: Карелия, 1980.

Альтюссер Л. Идеология и идеологические аппараты государства: (заметки для исследования) // Неприкосновенный запас. 2011. № 3 (77). URL: https://magazines.gorky.media/nz/2011/3/ideologiya-i-ideologicheskie-apparaty-gosudarstva.html (дата обращения: 08.10.2021).

Ананьева М. и др. Диалектический материализм. М.: Мысль, 1989.

Аптекар М. Тяжелая атлетика: Справочник. М.: Физкультура и спорт, 1983.

Аптекман Д. Формирование атеистической убежденности рабочего класса в развитом социалистическом обществе. Л.: Изд-во ЛГУ, 1979.

Арватов Б. Быт и культура вещи // Альманах Пролеткульта. М.: Всероссийский Пролеткульт, 1925. С. 75–82.

Бабаев Н., Кудрявцев С. Летающие игрушки и модели. М.: Оборонгиз, 1946.

Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. Г. Косикова. М.: Прогресс. 1994. С. 384–391.

Беляев А., Гущин Б., Гущина В. Государственный историко-архитектурный и этнографический музей-заповедник